Записки у изголовья (Полный вариант)

Вскоре прибыл новый посол, старший куродо.

На этот раз император прислал настоятельное письмо и канцлеру тоже. Государыне пришлось повиноваться.

Во все время церемонии из галереи вдовствующей императрицы-матери то и дело приносили моей госпоже послания в духе старой песни о солеварне Тика̀[377] и разные красивые подарки, а государыня отвечала тем же. Радостно было глядеть на это.

Когда кончилась служба, вдовствующая императрица изволила уехать к себе, но на этот раз в сопровождении только половины прибывшей с ней сановной свиты.

Фрейлины, служившие молодой государыне, не знали, что она направилась в резиденцию императора, вместо того чтобы воротиться в собственный дворец на Второй проспекте. Они поспешили туда. Настала поздняя ночь, но государыня все не показывалась.

Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки принесут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать и не видать. Дрожа от холода в тонких и просторных одеждах, дамы сердились, жаловались, возмущались, но без всякого толку.

На рассвете наконец явились служанки.

— Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? — начали им выговаривать дамы.

Но служанки хором пустились в объяснения и сумели оправдаться.

На другой день после церемонии хлынул сильный дождь, и его светлость канцлер сказал императрице:

— Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму я уготовил себе в прошлых рождениях!

Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я в немногих словах поведать о событиях былого времени, столь счастливых по сравнению с тем, что мы видим теперь? А если так, я умолчу и о тех горестных событиях, свидетельницей которых стала позже.

269. Из песен я больше всего люблю…

Из песен я больше всего люблю старинные простонародные, например, песню о воротах, возле которых растет криптомерия.

Священные песни кагура тоже прекрасны.

Но «песни на современный лад[378]» — имаё̀-ута̀ — какие-то странные, напев у них длинный и тягучий…

270. Люблю слушать, как ночной страж [379] …

Люблю слушать, как ночной страж объявляет время. Посреди темной холодной ночи приближаются шаги: топ-топ-топ. Шаркают башмаки, звенит тетива лука, и голос в отдалении выкликает:

— Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Быка, третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.

Слышно, как прибивают таблицу с обозначением времени к «столбу часов».

Есть у этих звуков странное очарование.

Простые люди узнают время по числу ударов гонга и говорят:

— Час Мыши — девять. Час Быка — восемь.

271. В самый разгар полудня…

В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или в поздний час, быть может, в самую полночь, когда царственная чета уже должна была удалиться на покой, радостно услышать возглас государя: «Эй, люди!»

Радостно также, когда глубокой ночью до слуха донесутся звуки флейты, на которой играет император.

272. Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха…

Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха, бывшего некогда главой военного ведомства, обладает красивой наружностью и приятным нравом.

Какую боль должна была почувствовать дочь губернатора провинции Иё, когда Наринобу покинул ее и бедняжке пришлось уехать со своим отцом и похоронить себя в глуши.

Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами зари, Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне вечером. До чего же он, наверно, был хорош в своем новом кафтане, когда прощался с ней при бледном свете предрассветного месяца!

Он частенько наведывался ко мне потолковать и с полной откровенностью называл черное черным, рассуждая о поведении некоторых близких ему особ.

Была при дворе одна дама, — звали ее Хё̀бу, — которая усердно соблюдала День удаления от скверны.

Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родовым прозвищем Та̀йра, потому, видите ли, что ее удочерила какая-то семья, принадлежащая к этому роду.

Но молодые дамы смеялись над такими претензиями и нарочно называли эту даму именем подлинного ее рода.

Внешности она была ничем не примечательной, до красавицы далеко, но в обществе держалась неглупо и с достоинством.

Государыня как-то раз заметила, что насмехаться над человеком непристойно, но из недоброжелательства никто не передал ее слов молодым фрейлинам.

В то время я проживала во дворце на Первом проспекте, где мне была отведена маленькая, очень красивая комната возле веранды, глядевшая прямо на Восточные ворота. Я делила ее с Сикибу-но омото, не разлучаясь с ней ни днем, ни ночью, и мы не допускали к себе никого из неприятных нам людей. Сама государыня нередко навещала нас.

Однажды мы решили провести ночь в главном здании и улеглись рядом в передних покоях на южной стороне дворца.

Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хотели вставать и сделали вид, что спим.

Однако посетитель не унимался.

— Разбудить их, они притворяются, — приказала императрица.

Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать и звать, но мы не шелохнулись.

Она пошла сказать гостю: