Записки у изголовья (Полный вариант)

«Но увы! — подумала я с сожалением. — Никто не сможет даже отдаленно представить себе, до чего хороша была императрица, кроме тех, кто, как я, видел ее в этот миг своими глазами».

Пояснив, что сегодня особый день, канцлер пожаловал в награду посланному женский церемониальный наряд вместе с длинной одеждой цвета алой сливы.

Была подана закуска, и гостю поднесли чарочку, но он сказал дайнагону Корэтика:

— Сегодня у меня очень важные дела. Господин мой, прошу меня извинить, — и с этими словами покинул нас.

Юные принцессы, дочери канцлера, изящно набеленные, не уступали никому красотой своих нарядов.

Госпожа Третья[367], Микусигэдоно, была ростом повыше госпожи Второй и выглядела настолько взрослой, что хотелось титуловать ее «сударыня».

Прибыла и ее светлость, супруга канцлера, но сейчас же скрылась позади церемониального занавеса, к большому сожалению новых фрейлин, еще не имевших случая увидеть ее.

Придворные дамы собрались тесным кругом, чтобы обсудить, какой наряд и какой веер лучше всего идут к сегодняшней церемонии. Каждая надеялась затмить всех остальных.

Вдруг одна заявила:

— А зачем я буду голову ломать? Надену первое, что под руку попадется.

— Ну, она опять за свое! — с досадой воскликнули другие дамы.

Вечером многие фрейлины отправились к себе домой, чтобы приготовиться к торжеству, и государыня не стала их удерживать.

Супруга канцлера навещала императрицу каждый день и даже иногда ночью. Юные принцессы — сестры государыни — тоже часто наведывались к ней, и в ее покоях все время царило приятное оживление. Из дворца императора ежедневно являлся посол.

Дни шли, и цветы на вишне ничего не прибавили к своей красоте, но выгорели на солнце и потускнели. Вид у них стал самый жалкий.

А когда они ночью попали под дождь, на них совсем уж нельзя было смотреть.

Рано утром я вышла в сад и воскликнула:

— Вот уж не скажешь теперь про цветок вишни, «светлой росой увлажненный[368]», что он похож на лик красавицы…

Государыня услышала меня и пробудилась.

— В самом деле, мне показалось ночью, будто пошел дождь. Что случилось с цветами? — встревоженно вопросила она.

Как раз в эту минуту из дворца канцлера явилась толпа людей его свиты и разных челядинцев. Подбежав к вишневому дереву, они стали срывать с него ветки самодельных цветов, тихо переговариваясь между собой:

— Господин наш велел нам все убрать, пока еще темно. А солнце уже встает. Какая досада! Скорей, скорей! Поторапливайтесь.

Я глядела с любопытством. Если б это были люди, сведущие в поэзии, я бы напомнила им слова поэта Канэдзу̀ми[369]:

Хоть говори, хоть нет.
Ветку цветущей вишни'
Я все равно сорву..

Вместо этого я громко спросила:

— Кто там крадет цветы? Не смейте, нельзя.

Но они со смехом убежали, таща за собой ветки.

Я подумала, что канцлера посетила счастливая мысль. В самом деле, кому приятно глядеть, как некогда столь прекрасные цветы вишни обратились в мокрые комки и прилипли к дереву?

Вернувшись во дворец, я никому не сказала ни слова о том, что видела.

Скоро явились женщины из ведомства домашнего обихода и подняли решетчатые створки ситоми. Женщины из службы двора прибрали покои. Когда они управились с работой, императрица поднялась со своего ложа.

Она сразу заметила, что цветов на вишне больше нет.

— Ах, странное дело! Куда исчезли цветы? — удивилась государыня. — Ты как будто крикнула утром: «Воры крадут цветы!» Но я думала, что унесут всего несколько веток, беда невелика. Видела ли ты, кто они?

— Нет, — ответила я, — было слишком темно. Только смутно двигались неясные тени… Мне показалось, будто какие-то люди воруют цветы, и я прикрикнула на них.

— Но все же, если б это были воры, — заметила императрица, — вряд ли они похитили бы все цветы до единого. Скорее всего, мой сиятельный отец приказал потихоньку убрать самодельные цветы.

— Что вы, как это возможно? — возразила я. — Нет, во всем виноват весенний ветер.

— Ах, вот как ты заговорила! Значит, что-то скрываешь. Видно, боишься бросить тень на его светлость.

В устах императрицы остроумный ответ не редкость, но все же я пришла в восхищение.

Тут показался канцлер, и я скрылась в глубине покоев из страха, что он увидит мой еще помятый сном «утренний лик»[370].

Не успел канцлер войти, как изумленно воскликнул:

— Что я вижу! Пропали цветы на вишне. Вот новость! Но как вы не устерегли их? Хороши же ваши фрейлины, нечего сказать! Спят мертвым сном и не знают, что делается у них под носом.

— Но мне сдается, что об этом «узнал ты раньше меня»[371], — тихонько прошептала я. Канцлер поймал мои слова на лету.

— Так я и думал, — заявил он с громким смехом. — Другие и не заметили бы! Я боялся только госпожи сайсё и вас.

— Да, верно, — подтвердила императрица с очаровательной улыбкой. Сёнагон знала правду, но старалась меня уверить, что всему виной весенний ветер.

— Ну, она обвиняла его напрасно. — И канцлер с утонченным изяществом начал декламировать стихотворение: