Записки у изголовья (Полный вариант)

— Взгляни-ка, чьей рукой это писано, по-твоему?

— Велите передать мне книгу, я посмотрю.

— О нет, иди сюда!

— Не могу, Сёнагон поймала меня и не отпускает, — отозвался дайнагон.

Эта шутка в новомодном духе светской молодежи не подходила ни к моему возрасту, ни к положению в обществе, и мне стало не по себе.

Государыня держала в руках книгу, где что-то было написано скорописной вязью.

— В самом деле, чья же это кисть? — спросил Корэтика. — Покажите Сёнагон. Она, я уверен, может узнать любой почерк.

Он придумывал одну нелепицу за другой, лишь бы принудить меня к ответу.

Уж, казалось бы, одного дайнагона было достаточно, чтобы вогнать меня в смятение! Вдруг опять послышались крики скороходов. Прибыл новый важный гость, тоже в придворном кафтане. Он затмил дайнагона роскошью своего наряда. Гость этот так и сыпал забавными шутками и заставил придворных дам смеяться до слез.

Дамы со своей стороны рассказывали ему истории о придворных сановниках. А мне казалось, что я слышу о деяниях богов в человеческом образе, о небожителях, спустившихся на землю. Но прошло время, я привыкла к службе при дворе и поняла, что речь шла о самых обычных вещах. Без сомнения, эти дамы, столь непринужденно беседовавшие с самим канцлером, смущались не меньше моего, когда впервые покинули свой родной дом, но постепенно привыкли к дворцовому этикету и приобрели светские манеры.

Государыня стала вновь беседовать со мной и, между прочим, спросила:

— Любишь ли ты меня?

— Разве можно не любить вас… — начала было я, но в эту самую минуту кто-то громко чихнул в Столовом зале[291].

— Ах, как грустно! — воскликнула государыня. — Значит, ты мне сказала неправду. Ну хорошо, пусть будет так. — И она удалилась в самую глубину покоя.

Но как я могла солгать? Разве любовь к ней, которая жила в моей душе, можно было назвать, не погрешив против правды, обычным неглубоким чувством?

«Какой ужас! Чей-то нос — вот кто солгал!» — подумала я. Но кто же, кто позволил себе такой скверный поступок? Обычно, когда меня разбирает желание чихнуть, я удерживаюсь, как могу, из страха, что кому-нибудь покажется, будто я уличила его во лжи, и тем самым я причиню ему огорчение.

А уж чихнуть в такую минуту — это непростительная гадость! Я впервые была при дворе и не умела удачным ответом загладить неловкость.

Между тем уже начало светать, и я пошла к себе, но не успела прийти в свою комнату, как служанка принесла мне письмо, написанное изящным почерком на тонком листке бумаги светло-зеленого цвета.

Я открыла его и прочла:

Скажи, каким путем,
Как я могла бы догадаться,
Где истина, где ложь,
Когда б не обличил обмана
С высот небесных бог Тада̀су[292]?

На меня нахлынуло смешанное чувство восторга и отчаяния. «Ах, если бы узнать, которая из женщин так унизила меня прошлой ночью?» — вновь вознегодовала я.

— Передай государыне вот что, слово в слово, ничего не изменяя, сказала я служанке:

Пусть мелкую любовь,
Пожалуй, назовут обманом,
Но обвинил меня
Не светлый бог — носитель правды,
А только чей-то лживый нос!

Какую страшную беду может наслать демон Сикѝ[293]!

Долго еще я не могла успокоиться и мучительно ломала голову, кто же, в самом деле, сыграл со мной эту скверную шутку!

178. Кто выглядит самодовольным

Тот, кто первым чихнет в новогодний день[294]. Человек из хорошего общества особенно не возликует… Но уж всякая мелкота!

Тот, кому удалось, победив многих соперников, добиться, чтобы сын его получил звание куродо.

А также тот, кто в дни раздачи официальных постов назначен губернатором самой лучшей провинции. Все поздравляют его с большой удачей, а он отвечает:

— Да что вы! Это полное крушение моей карьеры.

Вид у него, между прочим, как нельзя более самодовольный!

Молодого человека избрали из множества женихов, он принят зятем в знатную семью и, как видно, упоен счастьем: «Вот я какой!»

Провинциальный губернатор, назначенный членом Государственного совета, ликует куда больше, чем обрадовался бы любой придворный на его месте. Видно, что он считает себя важной персоной, такое самодовольство написано на его лице!

179. Высокий сан, что ни говори, превосходная вещь!

Высокий сан, что ни говори, превосходная вещь!

Человек не изменился, он всё тот же, но его презирали как ничтожество, пока он числился чинушей пятого ранга или придворным служителем низшего разбора. Но вот он получил звание тюнагона, дайнагона или министра, и люди преклоняются и заискивают перед ним так, что дальше некуда!