Записки репортера

Считается,  что смертный приговор традиционной  прессе вынес интернет и социальные сети. А власть этот приговор разве что благосклонно утвердила, повсеместно заменив профессиональную журналистику пропагандистскими муляжами.  Отчасти так, но  в главном по другому: интернет на самои деле родил не гражданскую журналистику, как ожидалось, не абсолютно независимые и свободные СМИ, а всего лишь необъятное пространство для эпигонства. Этакий безликий симулятор прессы, которым при достаточной сноровке  "рулить" можно куда проще нежели, скажем, раньше мнением таких людей, как Лацис,  Симонов, Коротич, Яковлев…

Ушла ли умная содержательная пресса в России навсегда – хотелось бы, чтоб – нет. Хотя серьезных поводов для её реабилитации в глазах нынешних властителей дум пока не видно. Впрочем, думы на этот счёт могут сформироваться не только лишь у них…

Надежда Константиновна

Она так и осталась загадкой. С десяток написанных ею неярких томов. Сотни – не менее тусклых о ней. Тысячи всяких – о том, с кем она прожила жизнь. Тысячи тысяч – о тех, кто эту жизнь испытал на себе. Повытертые фото строгой девушки с длинной косой. Седенькой бабушки – в круглых очках и назидательно сомкнутыми устами. Масса пединститутов и школ, названных в ее честь (в молодости она преподавала). Портреты, бюсты, мемориальные доски. Памятник на Лубянке – лицом к Сретенскому монастырю, где в 30-ые придуманная не без участия ее супруга НКВД томила в заточении остатки неперековавшегося духовенства.

Единственное из оставшихся в Калуге упоминаний о жене вождя революции – табличка на 95-ой маршрутке. Конечный пункт оной обозначен, как «фабрика им.Крупской». Никакой фабрики на самом деле нет (давно банкрот), направление же в ее сторону не забыто. Так по сию пору и катят калужские пассажиры в направлении давно упраздненного ориентира. Причем, по улице имени непосредственного начальника Крупской в наркомпроссе – товарища Луначарского. Таблички с этой фамилией в городе по-прежнему актуальны. Крупской же повыносились совсем…

В очередной версии истории русской революции (будь она кем-нибудь сочинена) главным героем вполне могла бы стать именно Надежда. А потом уже – ее супруг. Оснований для того достаточно. Скажем, марксистом Надя стала раньше Володи. Зачем, правда – загадка. Злые языки твердят: чтоб скорее сыскать умного жениха. Что, в общем-то, оправдалось. Впрочем, есть и другая версия: марксизм стал для не очень пылкой и романтичной, хотя и упрямой девушки отдушиной и вместилищем самых сокровенных грез. Или – того, что должно было бы быть на их месте. «Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек, – вспоминала годы первой «влюбленности» в некий книжный образ счастья Надежда Константиновна, – знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала свою жизнь».

Секрет горячей приверженности революционному учению у супругов был, пожалуй, не одинаков. Если Владимира в объятия бородатых ниспровергателей капитализма толкала ненависть к повесившему брата самодержцу, собственный бешеный темперамент, честолюбие и тяга к экстремальным теоретическим экзерсисам, то Надежда, судя по всему, отдавалась новой вере в недостижимую справедливость вполне бескорыстно и от души. Сначала Толстой, а потом Маркс заняли в сердце юной учительницы  место церкви,  религии, роль которых в ранние годы так старательно высмеивал надин отец. Да и не только он. Девушка страстно искала веру и отваженная молиться одному богу, научилась поклоняться другому. Жажда справедливости не давала ей покоя. Роскошь, праздность, сытость одних и боль, бедность и надрыв других. Жить с этим было невыносимо.

Физический труд и личное самоусовершенствование – вот выход, рассуждала вслед за Толстым Надежда. "Я все стала делать сама по дому, а летом исполняла тяжелую крестьянскую работу, – вспоминала первый "религиозный" опыт  постижения благодати справедливого мироустройства Крупская. – Изгнала всякую роскошь из жизни, стала внимательной к людям, терпеливее. Но скоро я поняла, что от этого ничего не меняется, и несправедливые порядки будут продолжать по-прежнему существовать, сколько бы я ни надрывалась над работой".

Летний отпуск на природе в деревне проводится с томом "Капитала" в обнимку. Сложная книжка для девушки, но покоряется со второй, третьей попытки. "Благая весть"  несётся питерским рабочим, в классы. Зерна сомнений падают на подготовленную почву. Ратовать за целостность самодержавия на рубеже веков считалось в просвещенной среде за моветон. В рабочей  – тем более. Роль церкви упрощается до некоей сущности, отвечающей , как негодует молодая Крупская,  за "всяческую муть".