Записки провинциального священника

Овчаров вытянул вперед руку, одетую в кожаную перчатку, и сделал вид, что прицеливается в меня из револьвера.

— Бах — и все! Ведь чем велик Ленин? В самую точку попал! Увидел ее, разглядел! И рука не дрогнула! Без всяких там сантиментов. Вот что нужно в истории. Во всем есть своя болевая точка, невралгический центр, ахиллесова пята, место пересечения энергетических потоков. Найти такое место и нажать на него легонько — и дело сделано! Так можно земной шар перевернуть, Вселенную в обратную сторону закрутить. Это касается пролетариата. И России тоже... Мерзкая страна. Ненавижу ее всеми фибрами души. Грязь и вонь! Все в ней может увязнуть — любая мысль и любое дело. Наполеон увяз! Петр Первый как ни махал дубиной — ничего не добился. А какой гнуснейший народ — вонючий и ленивый! Татарские образины! Азиатчина! Истребил бы я это отродье с корнем. И всю землю испепелил бы. Расчертил бы прямые прошпекты, сотворил бы из этой мерзости какую-нибудь культурную Голштинию или Голландию, как того Петр хотел. А лучше всего — не возиться с Россией, бросить ее на произвол судьбы и дать задохнуться в собственной вони, утонуть в болотах. Но нельзя, батенька. Эта гнусная Россия — невралгический центр Земли и Вселенной. Вот почему мне приходится сидеть здесь по уши в дерьме в этой дыре (даже не в Петрограде!), ибо здесь «ось» проходит. Не потому ли и вы сюда приехали?

— Я уяснил себе, что на пролетариат вам плевать, а на Россию тем более, но ради чего тогда весь сыр-бор? Чего вы домогаетесь?

— Не валяйте дурака! Все вы прекрасно понимаете. Вот плакат. Видите? Буржуй на земле валяется, и красноармеец каблуком придавил его, придавил лишь только, а попу — штык в самое брюхо! Бог и его служители — вот кто наш главный враг!

— Чем же не угодил вам Господь?

— Тем, что Он есть.

— Есть все-таки? Значит, вы не отрицаете Его существования?

— Мы же не на собрании партячейки. Если бы Его не было, тогда действительно ради чего сыр-бор затевать?

— Чем же все-таки не угодил вам Господь?

— Тем, что Он ограничивает мою свободу. Тем, что Его законы, Его табу мешают мне. Тем, что в Его иерархии для меня нет места. Мне противна слащавая фальшь рассуждений о добродетелях. Непредвзятому рассудку очевидно, что добро есть химера и что двигатель истории — зло. Я, наконец, сдох бы со скуки, если бы оказался в мире, устроенном по вашим законам. До сих пор я с отвращением вспоминаю годы учебы в семинарии, когда меня вынуждали петь осанну Тому, Кого я возненавидел. Рад, что теперь могу свести с ним счеты. Между нами не может быть примирения и компромиссов. Вопрос стоит так: или — или. Или Бог, или мы. И вы сможете выйти отсюда лишь через отречение от Бога. Это для вас единственный шанс.

— Я уповаю на Бога.

— Напрасно.

— Почему же?

— Потому что Он бессилен перед нами.

— Творец Вселенной и Вседержитель?

— Да, Творец Вселенной и Вседержитель. Он не может переступить через Свою сущность, не может творить зло. И наконец, ахиллесова пята, солнечное сплетение Вселенной... Кто овладеет им, у того будет власть над миром.

— Значит, все дело во власти?

— В самую точку попали!

— Итак, вы домогаетесь власти над миром, но кто же тогда вы?

— Имя нам легион.

— Яснее не скажешь. Открыто, правда, об этом не говорится...

— Всему свой срок. Впрочем, Анатолий Васильевич Луначарский кое-что уже приоткрыл, за что ему досталось от Старика... Время, однако, придет, и мы все поставим на свое место. Храмы воздвигнем тому, кто первым дерзнул восстать против Бога. И никогда не погаснет в них жертвенный огонь. И кровью обагрятся алтари...

В глазах Овчарова появился безумный блеск. Он задрожал, словно перед припадком падучей. И вдруг я явственно увидел капли крови на его кожаном фартуке и перчатках.

— Кровушка-то полилась, — промолвил я.

Но он уже вошел в транс. Я перестал для него существовать.

В этот момент открылась дверь, и перед нами предстала молодая, ослепительно красивая женщина в кожаной куртке.

— Товарищ Димитрий, — сказала она, глядя на Овчарова восторженными, преданными глазами, — вам депеша.

При слове «депеша» Овчаров тут же пришел в себя. Он поспешно взял в руки бумагу и внимательно несколько раз прочитал ее.

— Что же, — наконец произнес он, — вам еще раз повезло, вы получили отсрочку.

— Какую отсрочку?

— Самую обыкновенную. Впрочем, чего тут темнить... Я могу прочитать депешу. «Совершенно секретно. Особой важности. Товарищу Димитрию. По договоренности иеромонаху Варнаве предоставляется отсрочка до 21 апреля 1924 года. Подпись — С».

— Неужели Старик?

— Берите выше.

— Тогда кто же?

— Да, да, тот самый, о ком вы подумали.

— В таком случае еще один вопрос. «По договоренности» с кем?

— Разве не ясно? Наше и ваше начальство между собой договорилось.

— Но где гарантия, что депеша подлинная?