Все было ясно как божий день. Никакой церковный староста, кто бы он ни был — верующий или воинствующий безбожник, — не будет рубить сук, на котором сидит. Благолепие дома Божия его может мало волновать, но разрушения храма он не допустит. И если в данном случае дело дошло до разрушения, значит, вопрос предрешен, значит, есть «мнение» и староста, повязанная с этим «мнением» (иначе она и не была бы старостой), стремится урвать последний кусок у Церкви путем откровенного разбоя и святотатства. Мой вопрос относительно милиции был более чем наивен. Какая тут милиция, если есть санкция свыше, если грабеж предусмотрен сценарием, авторы которого наверняка находятся в доле?
Я прошел в алтарь. Запрестольная икона, семисвечник, священные сосуды и священнические облачения были на месте.
— Ну как? — ехидно спросила Елизавета Ивановна.
— Слава Богу.
— Вы что, собираетесь служить?
— А зачем иначе я сюда приехал?
Елизавета Ивановна с неподдельным удивлением взглянула на меня.
— Рассчитывать на ваше сотрудничество в возобновлении богослужений, — сказал я, — видимо, бессмысленно.
Моя собеседница продолжала молча, с недоумением смотреть мне в глаза.
— Можно ли расценить ваше молчание как согласие с тем, что сотрудничество между нами невозможно?
— Мне это было ясно еще до вашего приезда сюда.
— Вот и прекрасно. Приходского совета при храме, нужно полагать, не существует?
— Почему же? Список двадцатки где-то есть...
— Я говорю не о мертвых душах.
— Живая душа здесь я одна, — ухмыльнулась Елизавета Ивановна.
— Нет даже казначея?
— К чему казначей, если денег нет?
— Если дело обстоит таким образом, извольте передать мне ключи от храма.
Тонкие брови Елизаветы Ивановны удивленно взметнулись вверх. Такой акции с моей стороны она не ожидала и не знала, как реагировать на нее. Да, да, Елизавета Ивановна была права: она была единственной «живой» душой в списке «мертвых душ», хранящемся где-то в городском совете. Она была полновластной хозяйкой храма. Кто ее назначил председателем несуществующего приходского совета — секрет полишинеля. Об этом не принято спрашивать. Во всяком случае, к ее назначению не причастны ни прихожане, ни тем более настоятель храма, лишенный всякого права голоса и выступающий в качестве наемной рабочей силы. Елизавета Ивановна полновластно решала до сих пор, сколько заплатить священнику, сколько положить себе в карман (об этом умолчим!), сколько передать в конвертах таинственным лицам, от которых зависит ее пребывание в этой должности, сколько перечислить в местный бюджет, в Фонд мира (о, она, должно быть, великая мирот-ворица! ) и сколько, наконец, оставить на поддержание предприятия. Впрочем, все это уже в прошлом. Предприятие прогорело. Здание комбината разваливается. Видимо, где-то восторжествовало мнение, что идеология превыше всего! Но ничего страшного! Не получим очередную медаль от Фонда мира, получим грамоту по идеологическому ведомству, а это не фунт изюма! Не отремонтируем за счет церковных средств участок дороги от города до областного центра, ну и Бог с ними! Что толку от отдельного участка, если дорога полностью все равно никогда не будет отремонтирована? Зато можно будет отрапортовать о полной и всеобщей атеизации населения и тем утереть нос соседям. Наверху обязательно это отметят, не могут не отметить! Вопрос о закрытии храма был решен. Вот почему Елизавета Ивановна после некоторого колебания с ехидной ухмылкой достала из сумочки и передала мне ключи. Так, пожалуй, даже удобнее: если исчезнут последние иконы, ответственность ляжет на священника.
— Простите, Елизавета Ивановна, у меня к вам еще один вопрос: где бы я мог расположиться на ночлег?
— Ваш предшественник, отец Василий, имел квартиру в городе, неплохую квартиру, и загородный дом. У вас, конечно, не будет ни того, ни другого.
— О! Я на это и не рассчитывал.
— Входя в ваше положение, я могу попытаться помочь вам устроиться в гостинице, но успех не гарантирую. К себе, извините, не приглашаю.
— Уверяю вас, я и не принял бы такого приглашения.
— А вот отец Василий принимал такие приглашения, и весьма охотно.
— Давайте оставим в покое отца Василия. Скажите, в храме нет никакой комнатушки?
— Есть. Видите дверцу? За ней винтовая лестница, она ведет наверх. Там есть келья, в которой когда-то, давным-давно, жил некий старец Варнава. Потом там ночевал сторож, это еще когда были деньги. Не знаю, удовлетворит ли она вас. Можете посмотреть. Только, извините, сопровождать вас туда я не буду. Все-таки женщина... Это было бы не совсем прилично...
Я вспыхнул.
— Елизавета Ивановна, не будем говорить о приличиях.
— Почему же? — наигранно-наивным тоном спросила она. — Где же еще, как не здесь, поговорить о приличиях?
— Здесь говорят о грехах.
— Можно и о грехах. Я могла бы рассказать вам много удивительного.
— Все, что вы можете мне рассказать, старо как мир. И ничего интересного для меня в этом нет.
— Не думаю. Впрочем, я вижу, вы не расположены к разговору о грехах. Позвольте откланяться.
— Странная манера разговаривать со священником...
— То ли еще бывает, батюшка, то ли еще бывает!