Очередное Ваше послание, которое я получил с неделю тому назад, поселило в моей душе противоречивые чувства. Помнится, я уже намекал Вам на то, что Ваши любовные коллизии не могут не вызвать некоторого раздражения — так поневоле раздражает нас тот, кто совершает на наших глазах нелепые поступки. Не стало исключением и содержимое Вашей последней эпистолы, однако оно в то же время способно и немало позабавить вдумчивого человека. Я ожидал тех признаний, которые Вы делаете в своем письме, с того момента, когда еще в начале нашей переписки узнал: ответом на Ваши пылкие чувства явилось лишь досадное пренебрежение. Уже тогда я понял, что дело не обойдется без удачливого, хотя и недостойного соперника, к тому же и Вы делились со мной соответствующими подозрениями. И вот теперь подозрения наконец превратились в уверенность, и Вы не обинуясь выплеснули на бумагу всю горечь и обиду не оцененной по достоинству многогранной личности. Дабы мне стала понятна степень слепоты Вашей любимой, Вы многословно описываете все недостатки, всё моральное и умственное убожество Вашего конкурента. Должен сразу сказать, несмотря на невольную улыбку, которую вызывают у меня Ваши откровения: большинство Ваших оценок я не подвергаю ни малейшему сомнению и не связываю их с тем взвинченным состоянием, в котором Вы, судя по всему, непрерывно пребываете. Я и сам немало претерпел в свое время от человеческой тупости и потому легко могу себе представить трафаретные заигрывания крепких веселых парней, щедро наделенных всеми видами здоровья, кроме умственного, и всеми видами энергии, кроме творческой; я слышу их дурацкие шутки и долгие разговоры, лишенные всякого содержания и по занудности сравнимые разве что с романом Леонова «Русский лес»; я вижу их белозубые улыбки, ни в малой мере не связанные со смыслом их бесцветных слов, и вижу, как Ваша любимая — о ужас! — улыбается им в ответ. Однако скажу Вам прямо, что эти отталкивающие картины уже неспособны вызвать во мне былое негодование. Теперь, друг мой, Ваша очередь негодовать. Мне, как говорится, время тлеть, а Вам — цвести, если можно назвать цветением бури чувств по столь ничтожным поводам. Даже в Вашем возрасте мне хватало здравого смысла, чтобы в ситуации, сходной с Вашей, не терять достоинства, никого ни о чем не просить, не грозить, не сетовать и не упрекать. Уже тогда я понимал, что соперничество туг немыслимо, ибо духовно состязаться можно только с таким человеком, который придерживается одинаковой со мной системы ценностей. Если же мы говорим с ним всегда только о разном и на разных языках, но при этом моя любимая охотно и с пониманием его слушает, а от моих речей на ее лице появляется опасливое выражение, словно они заключают в себе некий подвох, то скажите на милость, от какой точки опоры мне (а теперь — Вам) оттолкнуться, дабы низвергнуть соперника во прах? Можно, разумеется, проломить ему голову, своротить челюсть и наставить по всему телу ужасающих кровоподтеков, тем более что он скорее всего ничего лучшего и не заслуживает. Подобный способ выяснения отношений широко распространен в тех кругах, к которым мы примкнуть не сможем, если бы даже и захотели, ибо вся наша духовная организация воспротивится такому объединению. Вы знаете, друг мой, что судьба не обидела меня ни крепостью мышц, ни боевой яростью, и это дает мне моральное право презирать решение духовных проблем с помощью грубого насилия. Отвратительна не столько неэстетичность, сколько бессмысленность физической расправы, не дающей чаще всего удовлетворительного результата: в самом лучшем случае она позволяет лишь устранить соперника, но не достичь взаимопонимания с любимой женщиной.
2