Записки о Шерлоке Холмсе

«Мой милый, дорогой сын. Теперь, когда близок позор, готовящийся мне, когда глаза мои готовы навеки сомкнуться, я не хочу более молчать и пишу тебе всю правду. До этого времени я не говорил этого никому не вследствие страха суда, не вследствие боязни потерять положение в обществе, не вследствие стыда перед всеми, кто знал меня, но единственно только из боязни, что ты, мой дорогой сын, будешь краснеть за своего отца, которого ты привык только любить и, надеюсь, имел достаточно причин уважать.

И если удару суждено разразиться, то я хочу, с одной стороны, чтобы ты прямо от меня узнал истину и мог судить, в какой мере я заслуживаю порицания. С другой же стороны, если гроза пронесется и все пойдет по-старому (что, может быть, и случится по милости Божьей), то я молю тебя, в случае, если эта бумага попадет в твои руки, молю тебя всем святым для тебя, памятью твоей матери, сожги ее и никогда о ней не вспоминай потом.

Итак, в то время, когда твои глаза будут пробегать эти строки, я, вероятно, буду уже со срамом и позором изгнан из своего собственного дома, или – ведь ты знаешь, что сердце у меня больное, – буду мертв и в могиле.

Во всяком случае, теперь прошло уже время молчания. Все, что я пишу здесь, истинная правда, в этом я клянусь надеждой на спасение своей души. Мое имя, мой дорогой мальчик, не Тревор. Я звался Джеймс Эрмитедж в дни моей юности, и ты поймешь мой испуг, когда твой друг намекнул на инициалы на моей руке и когда я подумал, что он узнал мою тайну. В качестве Эрмитеджа я поступил в один из лондонских банков служащим и в качестве Эрмитеджа нарушил законы своей страны, за что и был сослан. Не надо думать обо мне слишком дурно, мой дорогой. Это был, как говорят, долг чести, и я должен был заплатить его во что бы то ни стало. И я взял деньги, которые не принадлежали мне, но я надеялся вернуть их прежде, нежели кто-нибудь узнает об этом. Но меня преследовала неудача. Я не успел еще собрать денег, чтобы пополнить кассу, как ее проверили и мой дефицит открылся. В наше время на подобный проступок взглянули бы, вероятно, более мягко, но тридцать лет тому назад были иные нравы. Меня судили, присудили к каторге, и я, имеющий всего двадцать два года от роду, очутился вместе с другими каторжниками на судне «Слава Шотландии», которое направлялось в Австралию.

Это было как раз во время Крымской войны, в 1855 году, и все большие транспортные суда были на Черном море. Вследствие этого правительство было вынуждено отправлять своих ссыльных на небольших судах. «Слава Шотландии» прежде употреблялась для привоза из Китая чайных транспортов, но вследствие того, что судно это было старой конструкции и уже довольно ветхое, его заменили новыми судами. «Слава Шотландии» брала на борт 500 тонн груза и кроме тридцати восьми ссыльных имела экипаж, состоящий из двадцати шести человек команды, капитана, трех штурманов, священника, четырех стражников и восемнадцати солдат. Когда мы вышли из Фалмута, на судне было всего около ста человек.

Перегородки между камерами для заключенных на этом судне были чрезвычайно тонкие, между тем как на других судах, употребляемых специально для перевозки каторжников, они делались из твердого дуба. Налево от меня помещался один ссыльный, обративший мое внимание еще на набережной. Он был молод, лицо его было начисто выбрито, нос длинный, а челюсти крепкие и сильно развитые. Он держал голову высоко и прямо, ходил легкой и свободной поступью, но более всего отличался своим громадным ростом. Я уверен, что он был росту не менее шести с половиной футов, потому что никто из нас не доставал головой до его плеча. Странно было глядеть на его веселое, полное жизни и энергии лицо наряду с убитыми, грустными лицами остальных. Довольно было только взглянуть на него, чтобы тотчас же почувствовать бодрость. И я был очень рад, узнав, что он попал ко мне в соседи. Но радость моя еще более увеличилась, когда глубокой ночью почти над самым моим ухом я услышал шепот и, открыв глаза, увидел, что он просверлил дыру в разделяющей нас перегородке.

– Друг мой! – сказал он, – как вас зовут и за что вы очутились здесь?

Я сказал ему и в свою очередь осведомился, кто он.

– Я Джек Прендергаст, – сказал он, – и клянусь Богом, что вы будете благословлять тот момент, когда впервые услышали мое имя.

Я прекрасно помнил его дело, произведшее громадную сенсацию повсюду в стране незадолго до того, когда я был арестован. Он принадлежал к очень хорошей семье и был очень образован. Но, обладая в то же время крайне порочными наклонностями и привычками, он выкинул какое-то гениальное мошенничество, сделал подлог и ограбил на крупную сумму лондонских купцов.

– Вы помните мое дело! – с гордостью произнес он.

– Очень хорошо помню.

– В таком случае вы должны помнить также, что один пункт в моем деле остался невыясненным.

– Какой пункт?

– У меня было около четверти миллиона, не так ли?

– Так говорили.

– А было ли что-нибудь найдено, а?

– Нет.

– Так. А где, вы полагаете, находятся эти деньги?

– Не имею понятия.