Записки о Пушкине. Письма

Сам Пущин не «кланялся» пулям, хотя его шуба была прострелена во многих местах и сестра Анна Ивановна на другой день зашивала ее. М. И. Пущин вспоминал в 60-х годах, что брат показывал ему вечером картечные дыры в своей шубе и говорил, что, «когда все начальствующие в каре восставших солдат разошлись, ему пришлось принять начальство и распоряжаться».

И. И. Пущин один из последних ушел 14 декабря с Сенатской площади после разгрома восстания. Вечером он отправился на квартиру К. Ф. Рылеева. Туда пришли некоторые другие участники Тайного общества.

Г. С. Батеньков, входя в комнату, спросил Пущина: «Ну что?» Вопрос, повидимому, был задан с упреком в легкомыслии, – Батеньков скептически относился к успеху восстания. Пущин ответил тоном сильной укоризны: «Ну, что вы, подполковник? Вы-то что?» Батеньков, участвовавший в собраниях у Рылеева при подготовке выступления, на площади не был.

Весь день 15 декабря И. И. Пущин оставался свободным. Не скрывался и не пытался скрыться. 16 декабря он был арестован дома. Вряд ли соответствует действительности сообщение Е. И. Якушкина о том, что «рано утром 15 декабря» к Пущину приехал его лицейский товарищ А. М. Горчаков, «привез ему заграничный паспорт и умолял ехать немедленно за границу, обещаясь доставить его на иностранный корабль».[13] Версия эта весьма сомнительна. Сам Пущин об этом нигде не упоминает, а относительно Горчакова известно, что из карьеристских соображений он открыто порицал вольнолюбивые стихотворения и «нелепое» поведение Пушкина. Тем более Горчаков не мог сочувствовать участию Пущина в мятеже, да еще приходить к нему после восстания, подвергаясь огромному риску.[14]

16 декабря И. И. Пущина доставили на гауптвахту. Арестованный еще 15 декабря М. И. Пущин видел, как привезли его брата «со связанными руками, в сопровождении фельдъегеря и двух жандармов верхом с обнаженными саблями».

А. Е. Розен тоже видел, как привезли арестованного Ивана Пущина, и был сильно растроган, когда присутствовавший при этом молодой офицер гвардейского Гренадерского полка С. П. Галахов бросился в середину конвоя, чтобы обнять Пущина.

В Петропавловскую крепость И. И. Пущин был доставлен лишь в половине третьего после полудня 17 декабря. В записке коменданту крепости А. Я. Сукину царь велел посадить Пущина в Алексеевский равелин. Содержался он в камере № 5.

Многие свидетельства говорят о пытках, применявшихся при допросах декабристов. Пытки нравственные, порою физические широко практиковались комиссией, действиями которой руководил император. Заковывали в ножные и ручные кандалы, угрожали пытками в случае запирательства, подвергали испытанию родственные и дружеские чувства, поражали воображение и тревожили дух. Николай с безграничным цинизмом рассказывает в своих записках, как он допрашивал С. И. Муравьева-Апостола в продолжение нескольких часов, не обращая внимания на усталость и полнейшую измученность допрашиваемого, который буквально падал с ног. Посылая декабристов в крепость, Николай обычно указывал коменданту, как содержать их: одного «строжайше» или «наистрожайше», другого «заковать в ручные железа»; одних «содержать лучше обыкновенного содержания»; некоторых «содержать строго, но снабжать всем, что пожелает, то есть чаем»; иных «содержать строго, но хорошо» и т. п. В записке об И. И. Пущине указано только место заключения.

И. И. Пущин принадлежит к небольшому числу участников движения, которые, подобно М. С. Лунину, И. Д. Якушкину и еще, может быть, двум-трем арестованным, проявили себя на следствии особенно стойко, как настоящие, испытанные борцы.

Редкий из декабристов был так сдержан, осторожен и уклончив в своих ответах комиссии, как Пущин: показания его – самые краткие из показаний всех привлеченных к делу руководителей заговора. В них вырисовывается его благородный характер, проявляется его политическая зрелость, обнаруживается гражданская стойкость, видна нежная дружба к товарищам по несчастью. Когда невозможно было отделаться молчанием, Пущин ссылался не на отдельных членов общества, а на постановление совещания. Он не только не выдавал товарищей, не только умалчивал о тех, которые были уже известны комиссии. В его показаниях нет даже намека, по которому можно было бы привлечь к следствию хотя бы одного неизвестного николаевским палачам участника движения. Он долго и упорно называл только вымышленные имена или умерших лиц. Мало того, никто, кроме И. И. Пущина и М. С. Лунина, не предлагал следователям быть приличными и скромными.

Всех показаний И. И. Пущина в его личном деле, в делах других декабристов и в общем делопроизводстве следственной комиссии – около сорока. В собственном его деле их всего четырнадцать. Вопросы комиссии в этом деле занимают гораздо больше места, чем ответы арестованного. Показания Пущина в других делах ограничиваются несколькими словами.[15]