Записки о Пушкине. Письма

Подчас я думаю, что мне должно было для того здесь остаться, чтоб быть наседкой чужих цыплят. Хотя я не мусульманин, но невольно ощущаю на этот раз какое-то предопределение, которому повинуюсь и жду, когда моих цыплят пустят в родимое гнездо. Видно, и для них надобно ожидать необыкновенного дня. Ничего еще нет верного, хотя уже с лишком два месяца, как донесение о смерти Ивашева дошло до Петербурга; родные его там хлопочут, но не могут нашей старушке дать полной уверенности. Я стараюсь всеми силами убедить ее в несомненном отъезде в Буинск – поистине, не умею себе представить отказа: самое замедление меня удивляет. Благодаря бога, все они здоровы – и я забыл, когда был болен. Приятно мне тебе сказать эту весть…

С Тобольском и Ялуторовском я в частых сношениях. Бобрищев-Пушкин медлит с Паскалем – моя работа давно готова и ему отослана. Жду теперь все целое, чтобы отослать в Петербург, в надежде что это принесет что-нибудь Бобрищеву-Пушкину. За двести рублей я с ним счелся – у нас беспрестанные денежные дела; чтобы избежать пересылки, он платит там за меня, а я здесь за их поручения по части туринских художников. Непременно пришлю тебе образчик их мертвописи, как говорил некогда Бабака, или что-нибудь духовное, или тюремное. Дай только поправиться делам. Я теперь попрежнему хлопочу и, кажется, наверстываю то время, что не мог возиться…

Я сам здесь немного педагогствовал, но это большею частию кончается тем, что ученик получает нанки на шаровары и не новые сведения в грамматике и географии. Вероятно, легче обмундировать юношество, нежели научать. Не убеждают ли тебя твои опыты в той же истине?

Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю – за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…

Верный твой И. Пущин.

58. Н. Д. Фонвизиной

23 апреля [1841 г. ] Туринск.

Не благодарите меня за письма, добрейшая Наталья Дмитриевна, читайте только терпеливо частые мои посла-кия. Кажется, вы не можете пожаловаться, чтоб я к вам не писал, лишь бы не сказали: не худо бы ему больше думать, а меньше болтать. Между тем со мной совершенно противное случается. Еще в старые годы почтенный мой директор часто говаривал мне: пожалуйста, не думай, а то наверное скажешь вздор! Этот человек знал меня – я следую его совету и точно убеждаюсь иногда, что, не думавши, как-то лучше у меня выходит…

Зуев привез мне портрет брата Петра, которого я оставил пажом. Теперь ему 28 лет. Ни одной знакомой черты не нахожу – все новое, между тем – родное. Часто гляжу на него и размышляю по-своему…

Я бы отозвался опять стихами, но нельзя же задавать вечные задачи. Что скажет добрый наш Павел Сергеевич, если странник опять потребует альбом для нового отрывка из недоконченного романа, который, как вы очень хорошо знаете, не должен и не может иметь конца? Следовательно:

И останешься с вопросом
На брегу Иртышских вод.[195]

На заданные рифмы прошу вас докончить мысль. Вы ее знаете так же хорошо, как и я, а ваши стихи будут лучше моих – и вечный переводчик собственных имен спокойнее будет думать о Ярославском именье…

Вы знаете, как мужчины самолюбивы, – я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме хорошего, до сих пор в них ничего не вижу – этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, – когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся – даже, может быть, в Туринске…

Из Иркутска после февральского письма Трубецких я ничего не получал. Еще не имею ответа от M. H. на мое первое длинное послание отсюда. Когда что узнаю, вам не замедлю сообщить. Вы с своей стороны сделайте то же. Верно, Якушкин вам подробно говорил о глупой встрече Кар. Кар. Признаюсь, это меня бесит, и особенно меня удивляет Никита. На этот раз должен бы выговорить свое слово. Слабость непростительная: все-таки он может заставить племянника быть как должно с теткой. Может быть, ей не следовало бы, не спросясь броду, идти в воду, но после плена Ялуторовского и пяти тысяч верст путешествия можно требовать некоторого внимания. Я пустил туда свое замечание – пусть читают как знают.