Записки незаговорщика

ДОМАШНЕВ А.И.: Согласен с мнением Пиотровского Р.Г. о необходимости организационных мер в отношении курса литературы. Очевидно, следовало бы создать межкафедральное предметное объединение по литературе. Надо наладить межкафедральные связи с кафедрой зарубежной литературы. Нужно повысить требовательность к себе, к кадрам, которые мы набираем. Но пока факультет и кафедры полностью отвечают за содержание учебного материала, что относится и к литературе.

Я выражаю уверенность, что присутствующие здесь члены Совета, партийного бюро и профбюро, будучи единодушными в своей оценке личности Эткинда, смогут правильно ответить на вопросы, если они возникнут у кого-либо из неприсутствующих на данном заседании.

Председатель Совета факультета

         иностранных языков

               Профессор

          (А.И. Домашнев)

Протокол вела председатель профбюро

             (Н.В. Ваграмова)

И опять, как на том заседании: ни одного вопроса. Там хоть Справку КГБ огласили, там были хоть какие-то признаки информации; ущербной, искаженной, фальшивой, но — информации. А здесь? Приведенный документ говорит сам за себя, пояснений он, казалось бы, не требует. Но я, рискуя быть многословным, прокомментирую его. Я предлагаю моему читателю, преподавателю Сорбонны или Оксфорда, Геттингенского или Амстердамского, Цюрихского или Женевского, Венского или Экс-ан-Прованского, Йейльского или Гарвардского университетов сделать усилие воображения и поставить себя на место любого из участников этого заседания, — ну, скажем, профессора Александрова.

Отступление о старом профессоре

Их память на земле невоскресима;
От них и суд, и милость отошли.
Они не стоят слое: взгляни — и мимо.

Данте. Ад. III, 49-51

Николай Михайлович Александров — старый человек (недавно отмечалось его семидесятилетие), добросовестный ученый, специалист по немецкой и русской грамматике. Мой давний добрый знакомый, он словоохотлив и доброжелателен, отличается прекрасными старомодными манерами, изысканно дворянским произношением на всех языках, офицерской выправкой. И вот приходит профессор Александров на очередное заседание своего Совета, где, согласно повестке, будет обсуждаться вопрос, который его, человека в высшей степени культурного, интересует: О форме эстетического воспитания студентов. Направляясь на Совет, он, вероятно рассчитывает увидеться со своим коллегой Эткиндом и, как всегда, поговорить с ним о стихах и театре. Войдя в привычно светлый кабинет ректора, где за длинным столом и по стенкам сидят члены Совета и (на этот раз) многочисленные приглашенные, он улавливает какую-то тревогу, и, садясь к столу, наклоняется к соседу:

— Что случилось?

Сосед молчит. Молчат все. Встает декан — заседание началось. Речь идет вовсе не об эстетическом воспитании студентов, но о долголетней «целенаправленной деятельности Эткинда, направленной против политики партии и правительства». Профессор Александров еще пока ничего не понял, он слышит зловещие словосочетания, возвращающие его не то к сорок девятому, не то к двадцатым годам, — он ведь из тех, кто всё хорошо помнит: как громили оппозицию и требовали расстрела для Бухарина, Рыкова, Зиновьева, и как топтали формализм и формалистов, и как выкорчевывали идеализм в языкознании, и как душили Зощенко и Ахматову, и как давили космополитов, и как разоблачали марровцев и веселовщину, и как изгоняли Пастернака… Вокруг него много молодых, не прошедших такой, как он, жизненной школы, но он не смотрит на них; он знает, на таких собраниях можно смотреть только на оратора или рисовать кружочки и чертиков. До его слабеющего старческого слуха доносятся давно знакомые слова: «против политики партии и правительства», «через доверенное лицо», «антисоветский характер статей», «признал свои ошибки», «на позициях антисоветчика и националиста», «обратился с воззванием»,