Записки нетрезвого человека

...В пьесе события происходят на третий день после казни Иисуса, когда свершилось его воскрешение. В Евангелии не упоминается о том, что было с Девой Марией в те дни. Но народы сами создали для себя образ Богоматери.

Ее неуверенность в себе. И отчаяние оттого, что Ей не по силам помочь людям, которые к Ней пришли. И робкая вера...

Какие страдания, наверное, испытывала Она, видя, как божественную мудрость сына люди растаскивают каждый в свой закуток.

А кто эти?

Неполноценные писатели, временно известные публицисты - вдруг ненадолго вспыхнувшие недостоверной талантливостью? Неэрудированные, не по возрасту возбудимые, быстро устающие, а то и пьющие. Они просто не до конца убиты войной, они просто не до конца смяты временем и успели осветить вокруг себя лишь небольшое пространство.

Достоевский сказал...

Все говорят, что Достоевский сказал: "Красота спасет мир". Я думал, это он - в исступлении, в горячке. Но однажды я понял, что - нет.

В полевом госпитале подо Ржевом молодая женщина - хирург удаляла мне осколок из лекго-го. Но для общей анестезии чего-то почему-то не было. И молодая женщина, почти что смущаясь, сказала: "Вы кричите, стоните, это ничего, но вам будет легче".

И однако, я ни разу не застонал. Когда мука кончилась, она сказала: "Ну, вы феномен, даже не стонали!" Я кое-как пролепетал: "А я смотрел на ваши руки". У нее рукава халатика были заката-ны до локтей. Ну, а дальше резиновые перчатки. Но - руки ее! Прекрасные, белые руки ее!..

Правда, она была наверно начинающая, и осколок все же остался. Я теперь вижу его в экране рентгена. Мы с ним подружились. Напоминает... И понимаю Достоевского. "Красота спасет мир!" Но - потом, потом, нескоро, нескоро... Может быть, никогда.

Рассказ

Отец моего школьного приятеля позвонил моему дяде, у которого я жил нахлебником, и спросил: "Он нормальный психически?"

Прошло много лет.

В казарму, которая находилась неподалеку от Москвы, приехала ко мне девушка (еще не жена), и старший лейтенант у нее спросил: "Вот этот боец, ваш молодой человек, он нормальный психически?"

Почему он так спросил - долго объяснять.

Поэтому рассказ получился короткий.

Алтарь любви

Пьесы у меня к тому времени уже запрещали намертво. Олег Ефремов от театра "Современ-ник" носил их в Московское управление культуры, но в ответ - "вы нам этого не показывали, мы этого не читали". Куда податься? В кино? А там - "Малокартина"! Распоряжение Сталина: "Картин должно быть мало, но только хорошие". И картин стало мало, но только плохие.

Я думаю, может быть, детское что-либо? Я же учителем в деревне был. Так все же ходить по школам. Ну - учителя учат, ученики учатся...* Как вдруг - в одной школе на стенке объявление: "Красные следопыты! Ищем пионера, который был в первой пионерской организации нашего города!" И вдруг что-то зашевелилось внутри...

* Учителя тогда еще получали зарплату, ученики еще не знали голодных обмороков.

Девочка, в классе, может быть, пятом, влюблена в старшего пионервожатого. (Не точно - Любит!) И вот в сердечке ее (неверно - в Сердце!) воспламенил ось желание возложить на алтарь своей любви первого пионера. И она отправилась по квартирам, по улицам, по городу - искать.

Но вот что главное! Не нашла!

Так я и написал. Грустно, но что делать? Жизнь грустна.

Однако, режиссер Александр Митта и Ролан Быков стали уговаривать меня, чтобы я все же дал Ролану финальный монолог. Вот тут я отказался наотрез. Дело в том, что некогда меня с позором исключили из пионеров. Под барабанный бой и сиплые крики горна выдворили из лагеря. И что же: теперь "Кто шагает дружно в ряд! Пионерский наш отряд!" "Будь готов! Всегда готов! Как Гагарин и Титов!"

Но Митта и Быков заперли меня в комнатке редактора Наташи Лозинской и сказали: "Пока не напишешь - не выпустим". И вот сижу и тошно мне. Стучу в дверь. "Я пить хочу!" Дали стакан газированной воды. И опять сижу и тошно мне. И опять стучу в дверь. "Я есть хочу!" Дали два бутерброда. Что делать, надо попытаться. И ведь допытался!

На торжественный пионерский сбор явились немолодые, но подлинные первые пионеры. А у любящей девочки ничего такого нет. Лишь отец ее дружка, по профессии трубач, но который по правде и пионером-то никогда не был. Хотя в детстве на него произвел впечатление какой-то эффектный горнист... И вот Ролан вдруг взбирается на сцену и произносит возбужденную сбивчи-вую речь. И подносит к губам школьный горн. И зазвучала мелодия (знаменитого саксафониста), не имеющая никакого отношения к пионерскому сбору. Мелодия о том, что творилось в сердечке (в Сердце!) девочки с ее невзрослой мечтой о несбыточном. Мелодия о незамечаемых нами мимолетностях жизни. Она слышна была и на школьном дворе, и на улице, и дальше, дальше...

Секунда!..