Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

Недавно Сименон спросил у меня – к слову, он тоже изменился и совсем уже не походил на того мальчишку, которого я встретил однажды у Ксавье Гишара, – итак, как я уже сказал, Сименон спросил у меня с легкой усмешкой:

– Ну что? Как вам новый Мегрэ?

Я попытался ответить ему его же словами:

– Вырисовывается! Но по-прежнему лишь силуэт. Шляпа. Пальто. Но на сей раз это его настоящая шляпа. Настоящее пальто! Возможно, потихоньку появится и все остальное: руки, ноги и – кто знает? – даже лицо! Быть может, он и думать начнет самостоятельно, без помощи романиста.

К этому времени Сименон уже почти сравнялся возрастом с тем комиссаром Мегрэ, которым я был, когда мы встретились впервые. В ту давнюю пору он относился ко мне как к человеку зрелому, а в глубине души почитал стариком.

Я не стал его спрашивать, что он думает по этому поводу сейчас, но не смог удержаться от ехидного замечания:

– А вы знаете, что с годами вы начали ходить, курить трубку и даже разговаривать, как ваш Мегрэ?

Это было правдой, и я полагаю – многие со мной согласятся, – что это стало действительно сладкой местью.

Как будто бы в конце концов он стал путать меня с собой!

Глава 3 В которой я попытаюсь рассказать о бородатом докторе, оказавшем значительное влияние на жизнь моей семьи и, в конечном итоге, на выбор моей профессии

Сомневаюсь, удастся ли мне на этот раз найти верный тон, ведь сегодня утром я уже заполнил корзину для бумаги методично разорванными страницами.

А вчера вечером я намеревался вообще бросить это занятие.

Пока моя жена читала написанное днем, я наблюдал за ней, притворяясь, будто увлечен ежедневной газетой. В какие-то моменты мне казалось, что она удивлена; затем, почти дойдя до конца, мадам Мегрэ начала бросать на меня изумленные, может быть, даже укоризненные взгляды.

Окончив чтение, вместо того чтобы сразу что-то сказать, она медленно убрала рукопись в ящик, и прошло довольно много времени, прежде чем она наконец произнесла с напускным равнодушием:

– Можно подумать, что ты его недолюбливаешь.

Мне не надо было спрашивать у жены, о ком она говорит, но теперь настала моя очередь удивиться, и я взглянул на супругу округлившимися глазами.

– Что ты такое говоришь? – воскликнул я. – С каких пор Сименон перестал быть нашим другом?

– Да, конечно…

Я пытался понять, что на нее нашло, и постарался вспомнить, что я такого понаписал.

– Возможно, я ошибаюсь, – добавила мадам Мегрэ. – Нет, конечно, я ошибаюсь, раз ты так говоришь. Но когда я читала некоторые пассажи, у меня появилось чувство, что ты затаил на него злобу. Пойми меня правильно. Не ту яростную злобу, в которой легко признаться, а что-то скрытое, тайное, то, чего…

Она не договорила. Но я закончил за нее: «стыдишься».

Бог свидетель, когда я писал, мне даже в голову не приходило ничего подобного. Я не только всегда поддерживал с Сименоном самые теплые дружеские отношения, также он очень быстро стал другом семьи, и наши редкие летние поездки мы посвящали встречам с ним, какой бы район Франции он ни избрал для проживания: Эльзас, Поркероль, Шарант, Вандею – все и не упомнишь. Вполне вероятно, что я согласился на полуофициальную поездку в США только для того, чтобы встретиться с Сименоном в Аризоне, где он в ту пору жил.

– Я клянусь тебе… – начал я самым торжественным тоном.

– Я тебе верю. Но, боюсь, тебе не поверит читатель.

Я не сомневаюсь, что это целиком моя вина. Я редко прибегаю к иронии, так как убежден, что это получается у меня весьма неуклюже. А ведь на самом деле я просто хотел непринужденно, как бы в шутку – возможно, из-за некоторой стыдливости – обсудить больную тему, некоторые факты, заставляющие в той или иной мере страдать мое самолюбие.

В конечном счете все, что я пытался сделать, – это сравнить один образ с другим, противопоставить персонаж не его тени, а его копии. И Сименон первым поддержал меня в моих начинаниях.

Я добавлю, для того чтобы успокоить мою супругу, которая в вопросах дружбы проявляет чудеса верности, что Сименон, как я уже писал об этом ранее в несколько иных выражениях, пытаясь шутить, больше ничуть не походил на того молодого человека, чья агрессивная самоуверенность коробила меня. Напротив, в настоящее время писатель стал более молчаливым, а когда заговаривает, в его голосе порой сквозит смутная неуверенность, особенно когда речь заходит о вещах глубоко его волнующих, и он уже опасается высказываться категорично, добиваясь, и я готов в этом поклясться, моего одобрения.

Исходя из всего вышесказанного, стал бы я подшучивать над ним? Ну, разве что самую капельку. Но, без сомнения, подобное случилось в последний раз. Уж слишком удачно сложились обстоятельства, и я просто не смог удержаться.