Записки хроноскописта

Дома, у себя в кабинете, Анри Вийон достал из папки несколько старых фотографий и показал мне. На фотографиях были запечатлены люди в меховых одеждах, бородатые и усатые, и поэтому очень похожие друг на друга. На последнем снимке, сделанном перед началом санного похода, Морис Вийон стоял в группе товарищей, отбросив на спину капюшон меховой парки, а Щербатов, присев, поправлял ремни на вожаке упряжки-крупной, светлой масти, ездовой лайке… Я внимательно просмотрел и остальные фотографии Щербатова, но описать его внешность все равно затрудняюсь, потому что отросшие за зиму борода и усы скрадывали черты лица, а надвинутая на лоб меховая шапка делала его портрет еще менее выразительным.

Анри Вийон положил передо мною толстую тетрадь в добротном кожаном переплете. Я раскрыл ее наугад. Страницы были исписаны ровным мелким почерком, и в глаза сразу же бросилось иное, чем теперь, но такое же, как и в тетрадях Зальцмана, написание отдельных букв, бесконечные твердые знаки в конце слов…

— Вы еще успеете прочитать дневник, — сказал Анри Вийон. — Но чтобы понятнее стали вам причины гибели путешественников, а также значение их открытия, вам придется познакомиться с рукописной статьей Щербатова, сохранившейся у нас в семье. В статье излагается его гипотеза о прошлом Антарктиды, о которой я вам говорил…

— О прошлом? — переспросил я.

— Да, о прошлом, — сказал Анри Вийон. — И возьмите на память вот это, — он протянул мне обломок темной горной породы. — Это из их коллекции…

Глава вторая

в которой излагаются совершенно неожиданные соображения о прошлом Антарктиды, а также выясняются взаимоотношения Мориса Вийона и Александра Щербатова

История, которая первоначально показалась мне самой простой за последнее время, обернулась для нас с Березкиным полной неожиданностью. Неожиданность эта — не в характере хроноскопии, но именно в самой истории.

Я нахожусь сейчас на берегу Белого моря, в Онеге, — нахожусь один, потому что Березкин не смог вырваться из Москвы. Одиннадцать часов вечера. В окна гостиницы бьют слепящие, мешающие писать солнечные лучи. А за окнами-тихий деревянный городок с зелеными, без наезженной колеи, улицами, с гнездами ласточек на окнах государственных учреждений, с ленивыми, спящими поперек деревянных тротуаров, собаками, с устойчивым запахом свежего сена, который ветерок доносит и сюда, в комнату…

Впрочем, теперь, хотя бы мысленно, нам предстоит ненадолго вернуться в Париж.

Тогда, после встречи с Анри Вийоном, я возвращался на Османовский бульвар в несколько элегическом настроении, возвращался по ночному, залитому светом неоновых реклам Парижу, присматриваясь к парижанам, останавливаясь у художественно оформленных витрин и не подозревая, что держу в руках нечто такое, что через полчаса или час буквально потрясет меня.

Не знаю, почему Анри Вийон не рассказал мне все с самого начала. Но уходя от него, я не сомневался, что под прошлым Антарктиды он подразумевал геологическую историю материка.

Ничего похожего. Александр Щербатов полагал, что Антарктида была родиной древнейшей человеческой цивилизации.

Вот так. Не больше и не меньше.

Я вернулся в отель раньше Березкина, принял душ, а потом, чувствуя себя немного утомленным, по лености взялся читать то, что было покороче, — не дневник, а статью. Вот тут все и началось.

Березкин, войдя в номер, сразу почувствовал неладное и, выслушав мой сумбурный рассказ, покосился сначала на стол, потом под стол; очевидно, он заподозрил, что в трезвом состоянии я не смог бы наговорить ничего подобного.

Он молча отобрал у меня статью и тут же прочитал ее.

Мне пришлось пересказать своему другу все, что я успел узнать о Морисе Вийоне и Александре Щербатове, и Березкин остался доволен: как я и предвидел, особое доверие, проявленное Анри Вийоном по отношению к нам, хроноскопистам, не оставило его равнодушным.

— Меня вполне устроит, если в ближайшие месяцы ты будешь занят дневниками Щербатова, — сказал Березкин. — Это по твоей части, а я повожусь с хроноскопом. Понимаешь, после этой конференции…

Я все прекрасно понимал, но поработать спокойно ему довелось недолго.

На следующий день, позвонив Анри Вийону, я выразил ему и свое удивление, и свое восхищение смелой гипотезой.

— Мне будет приятно, если вам посчастливится найти дополнительные сведения о вашем соотечественнике, — ответил Анри Вийон. — Я не в силах помочь вам фактами, но, с вашего разрешения, напомню, что люди, мысль которых отличалась бунтарской смелостью, оставляли после себя след не только в той специальной области науки, которой занимались… Вы понимаете меня?

— Вполне.

Этот француз, право же, все больше мне нравился.

Я отнес «дело» Щербатова к первоочередным своим планам, но белозерское расследование отвлекло и Березкина и меня и помешало быстрому завершению работы.