Записки хроноскописта

Березкин задумался, изыскивая, очевидно, новые способы применения хроноскопа, и спелеологи собрались вокруг нас.

— Зря вы мудрите, Константин Александрович, — сказал Сахарову Локтев, человек, как мы уже знали, феноменальной памяти; он знал наизусть чуть ли не целые главы «Капитала», мог точно сказать, на какой странице что написано, и мне кажется, что Петя Скворушкин в душе чуть-чуть завидовал ему… — Вы абсолютно правы, — продолжал Локтев, — и незачем разводить философию на мелком месте. Вспомните о наскальных надписях царей Урарту, Ассирии, Вавилона именно так они стремились увековечить свои подвиги, и наш петроглиф выбит в честь победы.

Никто не возразил Локтеву-да и трудно было что-нибудь возразить, — но Петя Скворушкин все-таки решил противопоставить ему свою точку зрения.

— А может быть, все не так, — сказал он. — Может быть, мы зря не признаем за неолитическим человеком способности к философским обобщениям?

Маленький, белобрысый, с веснушчатым носом, Петя старался держаться как можно прямее, чтобы выглядеть выше и солиднее.

— Почему же — не признаем? — спросил Сахаров. — Впрочем, что вы имеете в виду?

— Я думаю, что петроглиф-краткое изложение сути эпохи…

— Сути эпохи? — переспросил Сахаров, и печальные, казавшиеся абсолютно черными в полусумраке пещеры глаза его как бы приблизились к Пете.

— Да, — продолжал Петя. — Вражда человека с человеком и борьба человека с человеком-беспощадная, звериная, любыми средствами, до конца!

— «И вечный бой!»… — не без иронии сказал Локтев. — Не надо усложнять. Неолитического вождя так же обуревала жажда бессмертия, как и многих после него. Вот уж невидаль! Поэтому он и разбил недолговечный глиняный сосуд. И поэтому велел высечь на стене петроглиф — надежней все же.

Я хотел возразить Локтеву, но Сахаров, понявший мое намерение, сделал отвлекающий жест, и мы оба промолчали. Каждый из нас имел право на свое истолкование петроглифа, а строго доказать свою правоту едва ли кто-нибудь сумел бы. В ходе расследования и так уж пришлось отбросить не одну скороспелую гипотезу.

И все-таки я думал, что Локтев, безоговорочно принявший первоначальную версию Сахарова, неправ, и мне казалось, что я начинаю угадывать смысл петроглифа. Я вовсе не настаиваю на своем выводе. Всякий прочитавший мой очерк вправе высказать свое суждение, ибо в его распоряжении находятся те же факты, которыми оперировали и Сахаров, и Локтев, и Петя Скворушкин, и я. Правда, при исследованиях немалое значение имеет внутренняя настроенность человека, то особое состояние души и ума, которое складывается в процессе работы и которое искусственно не создашь. Быть может, только поэтому, подводя итог, я выступаю со своим мнением.

Картина, которую я сейчас постараюсь набросать, возникла интуитивно, как бы помимо конкретных размышлений. Я бы сказал, что она имеет эмоциональное, а не рассудочное происхождение и лишь позднее обрела, как я надеюсь, логическую законченность… Я постарался представить самого себя на месте неолитического человека, хоть мысленно «пожить в его шкуре», чтобы угадать, какие тревоги его волновали, какие заботы он старался разрешить.

Вечером, когда все сидели у костра, я один пошел к пещере. Из черного входа в нее веяло холодом и сыростью. Помедлив, я огляделся. Светила полная луна, и желтовато-зеленый свет ее заливал всю необозримую, теряющуюся в голубоватом тумане степную равнину. Я знал, что равнину на юге замыкают хребты Танну-Ола, а на севере, сразу за Енисеем, — горы Восточного Саяна. И я представил себе, как с гор на степную равнину спускаются кочующие неолитические племена-не очень многочисленные, враждебно настроенные друг к другу, видящие в каждом чужом человеке врага. Они неизбежно встречались на берегах Енисея и, встречаясь, вступали в бой. Они бились за жизненные пространства (точнее-за охотничьи угодья, а долина Енисея-это самое благодатное место в Тувинской котловине), и за право жить и охотиться на берегах великой реки наверняка происходили особенно жестокие сражения.

После одного из таких сражений между соседними племенами и был выбит на стене хаирханской пещеры загадочный петроглиф.

Осторожно раздвинув кусты, я шагнул в холодный мрак пещеры. У входа еще лежали на полу зеленоватые пятна лунного света, но дальше темнота становилась непроницаемой.