Записки из Города Призраков

И другие, много других, которые я долгие часы анализировала в поисках зацепки. Штерн лишь пожимает плечами; статьи не вызывают ничего, кроме удивления, горя, а иногда и веселого смеха.

Я замечаю фотографию Тани Лайвин в нижней части одной из статей. В ней упоминалась смерть девушки в ту же ночь – правда, тело так и не нашли. В обеих смертях, конечно же, обвинили майамскую полицию, оказавшуюся неспособной обуздать насилие. Что-то в ее лице – возможно, глаза – так напоминает мне Райну, что начинает жечь желудок.

Мой взгляд смещается к ее шее: что-то с ней странное, словно ее вывернули непонятным образом, но приглядевшись, я вижу, что у нее шарф чуть светлее, чем естественный цвет кожи. И выглядит она как девушка, которая может носить розовый шарф.

Я закрываю статью и смотрю на Штерна. Новая мысль только что пришла в голову. Я даже боюсь спросить. Он вновь играет на невидимых клавишах. Тело нависло над ними, следуя музыке в его голове.

– Эй, Штерн? – Я сглатываю, освобождая горло от комка. Он поворачивается ко мне, все еще играя в воздухе. – Как ты думаешь… как ты думаешь, твои родители что-нибудь знают?

Он перестает играть, руки падают, как плети.

– Мои родители?

– Я про свою маму. Тебе не кажется, что они могут знать, кто в действительности это сделал?

– Никогда. – Он хмурится. – Если бы знали, они бы не позволили арестовать твою маму.

– Ты… ты их видел?

На его лице отражается тревога.

– Попасть, куда хочется, не получается, – отвечает он, медленно качая курчавой головой. – Мне бы хотелось, но я не могу.

Я собираюсь спросить, повидал бы он Райну, если бы ему предоставили выбор, но мне стыдно. Я уже хочу, чтобы он оставался моим личным призраком.

Руки Штерна вновь начинают играть на воздушной клавиатуре.

– Ливер, – говорит он, его глаза сверкают. – Я должен это сыграть. Песню, с которой я готовился к конкурсу. Эльвиры Мадиган. Если я ее сыграю, она, возможно, поможет мне вспомнить. – Он встает и быстро идет к двери моей спальни.

– У нас нет инструмента.

– Твоя мама учила меня играть. – Его пальцы скользят по невидимой поверхности. – Где-то здесь должен быть рояль.

* * *

– Может, я взяла не тот ключ, – бормочу я Штерну, пытаясь повернуть ключ, который нашла в столе папы в замке запертой двери маминой кладовой.

Номер «108В»: дверь среди многих в холодном, без единого окна, пахнущем краской коридоре большого склада, с мерцающими под потолком лампами. Папа отправил сюда кабинетный рояль, как только маму забрали в тюрьму. Склад расположен в Либерти-Сити, самой бедной, медленно разрушающейся части Майами. Папа заявил, что в доме нет места для него, Хитер, Уинн, меня и кабинетного рояля, на котором никто не будет играть. Но я знаю, что причина не в этом. Я думаю, ему становилось бы грустно всякий раз, когда он видел бы его. Потому что, думаю, ему очень недостает мамы. И он сожалеет о том, что ее место заняла Хитер, поспешная замена. Он понимает, что является главной причиной всех наших проблем.

Я стучу в дверь кулаком.

– Этот чертов замок!..

– Расслабься. Полегче, – говорит Штерн. Он всегда сглаживал острые углы, всегда меня успокаивал. Я смотрю на него – высокого, странного, стройного и прекрасного. Он встает позади меня, я чувствую, как холод его кожи иголками колет мои руки. – Ты слишком нервничаешь.

– Я не нервничаю, – лгу я. Иголки колют и ладонь, которая лежит на ручке. Мы почти соприкасаемся; от него идет и холод, и знакомое бурлящее тепло.

Ключ наконец-то поворачивается в замке, дверь распахивается на ржавых петлях. Мы входим в маленькую, темную комнату. Я включаю свет, и он заливает пыльное пространство. Лампа висит над кабинетным роялем. Ее кабинетным роялем, который загнали в затянутый паутиной угол. Рояль, само собой, закрыт.

Я медленно подхожу к маминому старинному «Стейнвею», смотрю на него, наблюдаю, словно он внезапно может отрастить ноги и помчаться прочь из этой клетушки. Я провожу рукой по скамье, прежде чем сажусь. Она холодная.

Штерн тоже подходит. Я радуюсь его близости, его пронизывающему до костей холоду, когда вдыхаю запах клавишей из слоновой кости, словно они хранили в себе частичку мамы, а теперь выдохнули.

Штерн садится рядом со мной. Он весь вибрирует, подносит руки к клавишам, пальцы заметно дрожат.

– Черт, – мягко выдыхает он, пытаясь заставить клавиши двигаться. Напрасный труд.

Его взгляд буравит их. Наконец он сдается, кладет руки на колени.

– Я не могу даже прикоснуться к ним, – в голосе горечь поражения.

Я смотрю на сверкающие белые и черные клавиши. Глубокий вдох и признание:

– Я… я не различаю цветов. Внезапно. Перестала различать перед тем, как ты умер.

Штерн удивленно смотрит нам меня, склонив голову.

– Ты серьезно? Совсем не различаешь цветов?

– Только черный, белый и оттенки серого. Все выглядит так, будто покрыто пылью, – говорю я ему, легонько нажимая на клавишу. Раздается сухой звук. – Еда, люди, одежда, огни светофора. Мой мир – Помпеи.