Записки из Города Призраков

Я поворачиваюсь, готовая юркнуть под покрывало, и замираю: Штерн. Терпеливо сидит у моего стола, наклонившись вперед, смотрит на меня.

– Знаешь, – он улыбается так, будто ему больно, – ты всегда ездила на велосипеде как де-вочка.

У меня возникает желание закричать, повалить его на землю, вцепиться в лицо ногтями. Вместо этого я закрываю глаза, прижимаю руки к ушам, затягиваю: «Я тебя не слышу я тебя не слышу я тебя не слышу» и «Я не чокнутая я не чокнутая я не чокнутая…».

Штерн встает и направляется ко мне.

– Ты не чокнутая, – говорит он. И когда он это говорит, я чувствую, как его руки накрывают мои: ощущаю дрожь там, где он ко мне прикасается.

Мои глаза распахиваются: он так близко, такой холодный.

– Почему это происходит? – шепчу я.

– Послушай. – Голос его ровный, такой успокаивающий и знакомый. И внутри у меня что-то разбивается. Это же здравомыслящий парень, рядом с которым я росла всю мою жизнь, парень, который всегда знал, как вернуть меня на землю, когда я боялась, нервничала, расстраивалась. Парень, который служил мне якорем. – Я понимаю, тебе это кажется безумием, но если все упростить до предела, речь о следующем: человек, который меня убил, все еще здесь. Ходит среди вас. На свободе. И этот свет, который я вижу, оттуда, где нахожусь… когда тянусь к нему… он посылает меня к тебе. И не только потому, что ты моя лучшая подруга. Не потому, что мы клялись в вечной дружбе, понимаешь? – В голосе появляется мольба. – Ты можешь мне помочь. Ты должна мне помочь. Мы должны с этим разобраться. Найти убийцу. Покончить с ним.

Я смотрю на него пристально.

– Я не могу тебе помочь, Штерн. Убийца не на свободе. В тюрьме. Убийца – моя мать.

Он качает головой.

– Она этого не делала.

Теперь меня трясет, я в ярости, вся горю.

– Ты рехнулся? Есть улики. Они нашли ее рядом с тобой… с твоим телом. Потребовалось много времени, чтобы осознать такое, но мы осознали или начали осознавать, и теперь мне надо с этим только сжиться, понимаешь? – Я моргаю, изо всех сил пытаюсь изгнать дрожь из голоса. – Отец хотел остаться в «О, Сюзанне», хотел, чтобы Хитер переселилась туда. Ради меня. Но мы не смогли. Люди каждый день забрасывали дом яйцами. Писали на нашей двери ужасные слова. Делали все, чтобы мы никогда, никогда не забыли. – Я глубоко вдыхаю, чтобы взять себя в руки. «Ты говоришь с тем, кого нет. Он не настоящий. Его не существует». Я продолжаю напоминать себе об этом. – Извини. – Я поворачиваюсь к нему лицом. – Это так странно – спорить с тем, кого здесь нет. Особенно если он в разгаре лета носит рождественскую фланелевую рубашку.

– Там, где я, всегда холодно, – отвечает он искренне и просто. Пауза, потом он спрашивает: – Здесь есть что-нибудь из музыкальных сочинений твоей мамы?

Я слишком устала, чтобы задаваться вопросами о необъяснимой логике моей галлюцинации.

– Несколько коробок, которые я не разрешила папе сдать на склад. – Я тру глаза. – Ноты, блокноты, что-то еще… Почему ты спрашиваешь?

И тут он проходит мимо меня – по телу опять дрожь – к двери спальни.

– Отведи меня к ним, – говорит он, и я слышу волнение в его голосе. – Я собираюсь доказать тебе, что я настоящий.

– Они там. – Я иду к стенному шкафу. Картонные коробки спрятаны в глубине, под моими туфлями и старыми шарфами, потому что отец перевез все мои вещи из старого дома, но я их еще не разбирала. Вытащив коробки из шкафа, я стою рядом, глядя на них.

– Открой, – просит Штерн.

Я медленно отдираю клейкую ленту, откидываю клапаны. Теперь, когда коробки открыты, видны стопки бумаг. И сдержать слезы уже нет никакой возможности: это музыка моей мамы. В смущении я отворачиваюсь от Штерна.

– Ну, – наконец спрашиваю я, – это ты хотел увидеть? Ноты?

– Нет. Должна быть черная деревянная шкатулка с белыми нотами на боковинах.

– Я никогда не видела у мамы такой шкатулки.

Я лезу в первую картонную коробку, медленно, осторожно ощупываю нотные листы с обтрепанными краями, словно боясь, что они рассыплются в пыль от моих прикосновений: как теперь рассыпается она в моих кошмарах.

– Посмотри в другой коробке. Здесь шкатулки нет. В той, – указывает он. – Давай.

Я уже не борюсь с его голосом. Отодвигаю первую коробку и берусь за следующую. Наверху несколько старых альбомов с фотографиями, а под ними маленькая черная шкатулка. С белыми нотами на боковых сторонах. По моим рукам ползет холодок. Я никогда не видела этой шкатулки. Уверена в этом. Так как я могла ее выдумать?

Штерн опускается на колени рядом со мной, и я дрожу, когда он приближается еще на несколько дюймов.

– Она. – В голосе слышится радостная удовлетворенность. – Открой ее. Там тонкий слой чего-то, а под ним «Сливочные карамельки Гетса». Она всегда давала их мне после урока. Знала, что они мои любимые. И однажды сказала, что прячет их здесь, чтобы ни ты, ни твой папа до них не добрались.