Записки человека из Атлантиды

Не стоит пояснять, что в те годы подобное поведение не одобрялось и после войны Кузьме Кирпиченку пришлось давать неприятные объяснения руководству. С профсоюзный карьерой было покончено и к тому же прадед потерял квартиру в Ленинграде. Кузьма вернулся в Прибытково на Пионерской улице, где прожил еще почти сорок лет, попивая горькую и подвергаясь остракизму со стороны родных, в зависимость от которых он попал во время пребывание в Underground. В конце концов старый молотобоец угорел пьяным в бане в 1974 ом году. Когда его спросили о том, когда было лучше – до революции или после, он после тягостных раздумий ответил, что лучше было все-таки после, поскольку появилось уважение к рабочему человеку. Фамильное семейное «поместье» в Прибытково перешло к Евгении Лайхтман, сестре моего деда.

Ну а теперь поговорим о еврейском следе. Когда-то южноафриканские родственники прислали мне генеалогию нашего рода, уходящую в лохматый XVIII век, но я в ней ничего не понял. Разрозненные семейные слухи передают сведения о хранившейся в семье бородинской медали, грамоте от царя, позволявшей какому-то моему предку заниматься хлебопашеством вопреки еврейскому происхождению и то, что кто-то из моих пращуров был кантором в рижской синагоге. С уверенность могу лишь написать, что мой прапрадед Тевель был человеком праведным, учил Тору, не работал, а в свободное от благочестия время настрогал одиннадцать детей. Трогательная история повествует, как однажды сей достойный муж встретил на улице девочку и поинтересовался: «Чья ты деточка?» «Твоя папочка», – ответила несчастная сиротка. К сожалению, большинство потомков Тевеля погибли во время Великой Отечественной войны, честно защищая социалистическое отечество. Их могилы раскинуты от пригородов Ленинграда и Курской дуги до Кёнигсберга. Но один из его сыновей еще до революции уехал в ЮАР, и сегодня его правнуки страдают в своих белоснежных виллах под безжалостной пятой черных расистов. Те же из них, кто не захотел такой судьбы, перебрались в Израиль, в кибуц Ган-Шмуэль.

Лазарь Тевелевич Рыкман, мой прадед, был человеком мягкого нрава (эта черта, похоже была общей у всех моих предков мужского пола), но в предприимчивости ему отказать было нельзя. Уже в 16 лет он занимался торговлей леса на территории псковской губернии и современной Латвии. Его жена Эстер, моя прабабка, была родом из Риги. По непроверенным преданиям, еще в детском возрасте она проносила записки революционерам, томившимся в узилищах царизма, а повзрослев, окончила акушерские курсы. Сей факт подтвержден хранящимся у нас дома сертификатом начала XX века размером с хорошую простыню.

У Лазаря и Эстер было трое детей – Аснэ, Бенцион и Рейза. Для меня они были тетей Асей, дядей Беней и бабушкой Розой. Их детство прошло в Невеле, некогда важном еврейском центре на Западе Псковской области. Путешествуя в Беларусь на автобусе, я постоянно проезжаю этот невзрачный населенный пункт, но никак не могу найти время, чтобы выйти и найти следы моей семьи… А ведь в свое время значительная часть ленинградского еврейства вела свою родословною из «Майн штетле Невель…»

При НЭПе Лазарь преуспел и заработал неплохое состояние. В Невеле у семьи был целый дом, в огороде которого, вероятно было закопано золото, а в сарае спрятана валюта. Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. НЭП канул в лету, а мой прадед был подвергнут процедуре, описанной в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»: Лазарь Тевельевич был заперт в кутузке до тех пор, пока не согласился отдать все золото на нужды индустриализации. Моя бабушка рассказывала, что если бы в тюрьму посадили его жену Эстер, то советская власть не получила бы ни копейки, но, как я уже писал, бойцовский характер не является отличительной чертой мужчин моего рода.

За ликвидацией НЭПа последовал массовый исход евреев из местечек и городков севера-запада в крупные индустриальные центры. Лишившись традиционных гешефтов, аиды решили использовать новые возможности, представляемые советской властью, и мои предки стали частью этого процесса. В Ленинграде Рыкманы поселились на Петроградской стороне, на Гатчинской улице. Вся семья, которая тогда была еще очень велика, обитала в одной большой коммунальной квартире, и это тоже было типично для той эпохи. Лазарь Рыкман, успешно вырвавшись из лап фининспекторов, пополнил ряды советских служащих, а его жена после нескольких лет мытарств на черных работах, устроилась смотрительницей в ТЮЗ, который тогда еще находился на Моховой. Там она тесно сошлась с одной из своих родственниц, которая после 1940-ого года переехала в Ленинград из Риги, и вместе с ней вела долгие беседы на родном немецком языке.