Записки беспогонника

Демобилизовали наших девушек. Осталось их в роте не больше десяти. Хотели остаться две сестры Николаевы — Таня, бывшая ППЖ Самородова, и ее младшая сестра Маруся, почтовая цензура засекла письмо к ним от их матери, писавшей об аресте их отца, и обеих сестер по этой причине отправили силком на родину в Брянскую область. Уезжая, они обещали писать оставшимся подругам, но не писали. Неужели?..

Зачастил в нашу роту уполномоченный Особого отдела старший лейтенант Чернов. Ему отвели маленькую комнатку в доме, где помещался штаб нашей роты. Что он там делал — не знаю. Как-то Сопронюк мне сказал, чтобы я следил за бывшими военнопленными, и если кто что выболтает, то сообщил бы ему или Чернову. Я сказал «хорошо», но, разумеется, приказа не выполнил.

Взвод Пугачева ежедневно ходил пешком через Вислу в Прагу. У него был новый помкомвзвода вместо демобилизованного Харламова, фамилию забыл.

Этот помкомвзвода, из бывших военнопленных, всегда шел впереди взвода. И вдруг однажды подскочил к нему старик-поляк и стал вопить:

— Я его знаю, он был полицейским в лагере, он скрывается, вяжите его!

Тот в испуге отнекивался, кричал: «Ты обознался!»

В тот же вечер, когда мы сидели в командирской столовой, явился вместе со старшиной Минаковым Чернов.

Минаков вышел вперед, велел этому помкомвзвода встать. Тот в ужасе взмолился, уверял, что поляк обознался, наклеветал на него. Чернов вытащил револьвер. Минаков приказал помкомвзвода снять ватник. Так и увели его в одной гимнастерке неизвестно куда.

Пугачев был очень подавлен этой историей. Он говорил мне, разумеется потихоньку, что помкомвзвода был прекрасный, исполнительный работник, по образованию техник-строитель и как человек — хороший. И конечно, все это сплошная клевета. Однако арестованный не вернулся.

Пылаев мне шепнул:

— Советую тебе меньше общаться с поляками.

А как раз накануне этого разговора Павловский мне сказал, что в BOSe арестованы два работника. С того дня я к Павловскому почти не ходил.

Наконец в Праге мы закончили памятник. Сейчас уже не помню, какая фигура высилась на постаменте. Помню только, что памятник выглядел действительно внушительно. Очень высокий гранитный постамент выстроил Пугачев, он же отделал окружающую площадку. А саму фигуру вылили чуть ли не в Москве из гипса или еще из какого-то материала. Знаю, что Пугачев горячо предупреждал любое приезжавшее к нам начальство, что фигура больше года не простоит и непременно развалится. От него отмахивались, ему отвечали, что в течение года ее заменят на медную, а сейчас важно устроить торжественное открытие памятника и сдать его польским властям.

Я не был на этом открытии, когда чуть ли не сотня музыкантов польского духового оркестра играла гимны и марши и произносились высокопарные речи на русском и на польском языках. Потом поляки закатили шикарнейший банкет, на который едва-едва пропустили главного строителя беспогонника Пугачева.

А через неделю пошел дождь, потом ночью подморозило, потом опять пошел дождь, и фигура на памятнике стала трескаться, осыпаться. О дальнейшей судьбе памятника ничего не знаю. Когда я его видел, он выглядел весьма печально.

А в Лодзи почти готовый памятник был взорван неизвестными лицами.

Ну, а с моим варшавским памятником неопределенность продолжалась. Я все ждал, что мне предстоит сдать дела квалифицированному специалисту Пугачеву, который закончил пражский памятник, сидел, почив на лаврах. Я очень хотел остаться у него помощником, повел его на свою площадку, угостил в кавяренке. Но начальство пока помалкивало.

Теперь у меня был новый помкомвзвода Афанасьев — бывший пограничник, взятый в плен в первые дни войны, парень рослый, молодой, расторопный, веселый. Во взводе народу осталось немного. Работу приходилось выдумывать: мы ровняли площадку, проводили канавки, сажали деревья, настилали газон…

А где-то в верхах шла борьба — по какому же проекту строить памятник. И наверное, раздавались робкие голоса о восстановлении памятника Шопену. Словом, была полная неизвестность.

В эти дни с большой помпой, с несколькими духовыми оркестрами улица Уездовские Аллеи была переименовала в Аллею имени Сталина.

— Вот кому надо поставить памятник до самых облаков! — восклицали наши наиболее ретивые польские друзья и подхалимы, напоминая, что и наше, вновь возведенное посольство красовалось на этой же улице.

Словом, было ясно, что, пока лучшие скульпторы и архитекторы Москвы будут выдавливать из себя проект нового гениального памятника гениальному вождю, делать нам в Варшаве нечего. Пошли слухи, что пора собираться в дорогу.

Так я и не знаю, кому же был в конце концов поставлен памятник на том месте, где под моим командованием выросла целая гора щебня. Знаю только, что 12 лет спустя, к большому удовольствию поляков, улица обрела свое прежнее название.