И вот еще о чем мы думали: на территории дружественной Польши мы должны были быть исключительно вежливыми с поляками и под страхом жесточайших кар не смели брать у них ничего, что «плохо лежало», и ни в коем случае не смели заводить с полячками романов; нас стращали, что многие из них больны венерическими болезнями, а наши, непривычные к этим чуждым социалистическому отечеству хворям, очень тяжело их переносят. И к польской католической религии мы должны были относиться с уважением. Политработники давно нам твердили обо всем этом.
Ну, а на вражеской территории? Как мы должны вести себя по отношению к гражданским немцам, к их детям, к их имуществу, к их жилищам?
Меня спрашивали об этом мои бойцы, я спрашивал парторгов Ястреба и Проскурникова, наконец, спросил майора Сопронюка. Но вразумительного ответа ни от кого не получил. Очевидно, наступление наше развилось столь стремительно, что политотдел фронта не успел спустить соответствующую инструкцию в политотделы армий, а те спустить еще ниже. Ну, и само собой разумеется, проявить какую-либо инициативу политработники 74-го ВСО не посмели.
До границы оставалось каких-нибудь 3 километра. Песчаная, безлесная низменность кончалась. На той стороне Ожица, на высоком берегу виднелся сплошной лес.
Наш обоз остановился на обед. Я посоветовал Ястребу провести краткие политзанятия: ведь мы подходили к границе, к логову зверя. Тогда всюду, в газетах, военных и центральных, на политзанятиях и даже просто в разговорах часто цитировались мудрые слова Сталина о «логове зверя».
Говорил Ястреб, говорил Пылаев, пообедав, мы поехали дальше. Мы приближались, приближались к границе. И тут как раз оказался перекресток. Я остановил подводу. Ярошенко начал писать на стрелках указателей название ближайших населенных пунктов. А у меня береглась карта всей Великой Германии. Мне нетрудно было выяснить, каково расстояние до Берлина. Сейчас уж не помню — сколько я насчитал. Мои бойцы, очень довольные, начали устанавливать стрелки с указанием километража до самого главного логова.
И тут как раз подъехал Ледуховский в коляске. Он меня подозвал и с искаженным от злобы лицом приказал немедленно убрать берлинский указатель.
— Это политически неверно. Если Сопронюк увидит, он тебя под арест посадит, — шипел Ледуховский, но так тихо, чтобы никто не слышал.
Он уехал. В этот момент на нескольких грузовиках мимо нас проезжала какая-то воинская часть. Солдаты, заметив указатели «До Берлина столько-то километров!», закричали: «Ура!»
Я подумал, подумал и сказал своим бойцам, чтобы садились на подводу. Во все время войны я очень редко не выполнял приказов старших командиров, но в тот раз не выполнил сознательно.
Недюжин хлестнул по лошадям, мы поспешили догонять свою роту. Тут были верховья того же Ожица, мост через речку оказался совсем маленьким, мы переехали через него. Вот она, Восточная Пруссия!
А на земле и на небе стояла тишина, которая казалась зловещей…
Глава двадцать вторая
Восточная Пруссия
Много лет спустя после воины я прочел эпопею о войне предыдущей и узнал, что примерно тем же путем, как и я, в августе 1914 года пошла в наступление на Восточную Пруссию царская армия генерала Самсонова, а в январе 1945 года, где-то рядом со мной, в составе той же, что и я, 48-й армии, может быть, даже через те же мосты, ехал безвестный артиллерийский капитан, впоследствии ставший писателем, равным Толстому, Достоевскому, Чехову. И читая в 1973 году его гениальную эпопею, я узнавал наименования знакомых мне населенных пунктов и знакомый пейзаж…
Первое впечатление о Восточной Пруссии подарила нам белая с черным корова, которая бежала в километре левее нас по заснеженному лугу на другой стороне незамерзшего ручья.
Тотчас же по приказу Пылаева наш обоз был остановлен, а добровольцы с винтовками и автоматами кинулись наперерез корове. Луг оказался болотистым, а ручей был глубиной около метра, но эти препятствия не остановили охотников.
Сперва я стоял и наблюдал вместе со всеми. Корова, видимо кем-то испуганная, бежала быстро, охота затягивалась, и я, взяв с собой Ваню Кузьмина и одного пожилого бойца, направился к кирпичным строениям хутора, выглядывавшего из-за соснового леса правее дороги.