Записки беспогонника

Бросая технику, немцы, если успевали, ее уничтожали. Бросая лошадей, они их пристреливали. И конских трупов было навалено на шоссе множество. Их мы тоже спихивали с дамбы, но, видимо, немецкие солдаты не всегда успевали выполнить приказ своего командования, а может быть, у иных сохранилось чувство жалости к благороднейшим из животных. Словом, в лесах и болотах прятались обезумевшие от страха после боя кони. Пылаев снял мой взвод с расчистки шоссе и потихоньку от начальства послал нас охотиться за лошадьми.

Воспоминания о том, как мы мучились без коней на строительстве Днепровского рубежа, были слишком свежи в нашей памяти. И потому с совершенно неистовым азартом мы принялись выполнять поручение командира роты.

Ловить напуганных коней оказалось не так-то легко, но нас было много, через час уже три лошади были пойманы, потом еще сколько-то обнаружены запряженными попарно в фуры. Словом, к вечеру весь наш взвод прибыл в расположение роты или сидя на пароконных подводах, или верхом. Я лично гарцевал в седле на самой смирной темно-бурой кобылке, а рядом бежал жеребеночек. Кажется, именно тогда мы привезли две походные кухни, кузницу, подводы с упряжью, коляску, десятеричные весы и многое другое для роты и для себя. Но самым ценным нашим трофеем была корова. Пылаев пришел в восторг и приказал нам во что бы то ни стало раздобыть еще две, обещая, если мы раздобудем четвертую корову, то предоставит ее в полное распоряжение нашего взвода.

На следующий день мы поймали еще сколько-то лошадей, одну увидели тонущую в болоте по шею и спасли ее, вытащив за голову и за хвост. Поймали мы и трех коров. Последняя из них, то есть четвертая по счету, большая серая и комолая, честно прошла с нашим взводом пешком до Берлина, и лишь после войны уже в Варшаве ее у нас отобрали. Она ежедневно давала нам молоко, я пил, пили помкомвзвода Харламов со своей ППЖ Марией, она и была дояркой, пили командиры отделения и по моему указанию наиболее слабосильные бойцы.

Возбужденные охотой на коней и поисками трофеев, мы возвращались в расположение роты поздно, валились где-нибудь под кустом, а утром не шли, а ехали на пароконных подводах за новой добычей. Остальные взводы, продолжавшие расчищать шоссе, ляскали зубами от зависти. Лично Пылаеву мы привезли пролетку и привели пару отборных коней, он пересел со своей белохвостой Ласточки и далее следовал на запад уже не в седле, а развалясь на мягком сиденье. Ему было жалко видеть Ласточку впряженной в телегу, и он приказал ее обменять с какой-то войсковой частью на другую лошадь. Ледуховский выбрал высокого серого коня и катался на нем дня три, видно, набил задницу и пересел к Пылаеву в пролетку. По этой же причине и я покинул седло и пересел на пароконную подводу к Харламову и его Марии. Харламов выбрал пару коней примечательных. Он вместе с Самородовым обнаружил их припрятанными у одного старика в хлеву и по законам военного времени просто взяли их под уздцы и привели ко мне. Вороного мы назвали Коршуном, темно-гнедого — Соловьем, возчиком себе взяли гордость нашего взвода, дважды орденоносца, из-за ранения переведенного в нашу часть усатого бойца Недюжина.

И покатили мы на запад, время от времени доставая еще коней, трофеи для роты, трофеи для себя. Я лично нашел в кустах планшетку, о которой давно мечтал. Она до сих пор у меня бережется. Еще я взял себе колоду карт, хрустальную чарку и несколько тюбиков зубной пасты.

Один из наших бойцов где-то раздобыл штуку английского дымчато-голубого сукна. Пылаев узнал о трофее и отобрал. Но такой произвол не пошел ему впрок. Сшитую из этого сукна шинель через неделю он прожег, греясь у костра.

В газетах были опубликованы результаты нашей победы. Кроме Бобруйского котла, наши устроили немцам котел в Борисове и еще где-то, также в Белоруссии. Были опубликованы цифры — сколько немцев взято в плен, сколько убито, сколько уничтожено танков, пушек, минометов, сколько захвачено лошадей и прочее, и прочее.

На каждом подбитом немецком танке и на каждой пушке мелом писали «учтено», т. е. их количество в победной реляции было проставлено правильно. Куда, в какую цифру — убитых или взятых в плен попали пленные, а впоследствии расстрелянные немцы, не знаю. А вот количество захваченных лошадей — 30 000 было явно преуменьшено. Пусть будущие историки это учтут. Когда в нашу роту пришла бумажка — указать, сколько мы поймали лошадей, Пылаев приказал написать 19, хотя на тот день их было 38, а то, еще чего доброго, отберут. Правда, овсяный паек нам давали на 19, но вокруг везде столько можно было раздобыть и не только овса, но и гороху, пшеницы, хлеба, такая всюду буйная росла трава, что особенно заботиться о пропитании коней не требовалось.

В течение ближайшего месяца количество лошадей у нас в роте увеличилось до 50–60, мы иногда их меняли, плохих просто бросали. Позднее, уже в Польше, такса установилась такая: одна лошадь на один литр самогону. Все воинские части добывали лошадей, но в сводках все, не сговариваясь, количество их уменьшали вдвое.