Записки беспогонника

В то время в «Правде» было опубликовано сообщение комиссии по расследованию преступлений гитлеровцев о том, что в 1943 году эсэсовцы неожиданно окружили деревни Искра, Мормаль и другие (названия их не помню), арестовали всех их жителей, все больше женщин и детей, привели их в деревню Ола, затиснули в хаты, заперли двери, а хаты подожгли. Тех, которые пытались бежать через окна, расстреливали из пулеметов. Всего погибло до 4000 человек.

Добавлю от себя. Ола была деревня в 20 дворов, затерянная среди лесов и болот Полесья. До ближайшей деревни Искра насчитывалось 7 километров. Жители окрестных населенных пунктов кормили и поддерживали партизан, и за это гитлеровцы и совершили свое страшное преступление.

Когда наступающие части 48-й армии заняли эти места, то нашли горы обугленных трупов. Их похоронили на холме и поставили большой деревянный памятник. Я его видел.

Наша рота должна была через Олу построить дорогу. Мы решили провести ее не по прежнему низкому месту, а повыше, прямо по пожарищам хат. Стали разбирать остатки обугленных срубов, засыпать подполы, мостить полотно кирпичами от разрушенных печей.

Так уж повелось с начала войны, что солдаты в поисках картошки всегда залезали в подполы сожженных домов. Залезли и тут. И в одном из подполов обнаружили несколько обугленных трупов, в том числе и детский — лет шести — не то мальчика, не то девочки. Ноги, туго обвязанные онучами с лыковыми лапоточками, почему-то уцелели. Другие трупы превратились в груду обугленных костей, даже нельзя было сосчитать — сколько же народу тут погибло. Эти кости мы снесли к памятнику и похоронили вблизи него.

Мне пришлось случайно попасть в Олу через месяц, когда весна расцвела, трава зазеленела. Невдалеке от памятника я увидел яблоню. Дерево погибло, обуглилось, уцелела одна боковая ветка, вся осыпанная бело-розовыми цветами. В своей книге «Сказания о белых камнях» 25 лет спустя я описал и эту ветку, и детский трупик с уцелевшими ножками в лаптях.

Возвращаюсь к прерванному рассказу.

Наши землянки представляли из себя целый городок, который выстроили еще немцы. Постепенно мы улучшали свои жилища, оборудовали баню, парикмахерскую, столовую, конюшню. Неизвестно откуда достали доски для дверей и столов, стекло, железные печи, дымоходные трубы.

Наша землянка, в которой помещались Пылаев и мы, 4 командира взводов, была самая комфортабельная. Жердевые, похожие на фортепьянные клавиши топчаны мы заменили дощатыми с изголовьями. Пол был выстлан сосновыми жердями, а стены еще немцы забрали жердями березовыми, поставленными вертикально одна к одной. По вечерам зажигались две лампы, сделанные из гильз 76-миллиметровых снарядов, сплюснутых у конца, фитиль изготовлялся из обрывков старых шинелей, а в бензин, во избежание вспышки, насыпалась соль. От тепла печки березовые жерди начали прорастать длинными бледно-зелеными ветвями. При мерцающем свете ламп наша землянка напоминала заколдованный березовый лес.

Находясь по 12 часов на работе, за день мы очень уставали и ложились спать рано.

Однажды Пылаев нам сказал:

— Подождите ложиться. Возможно, приедет начальство с дамами.

Часов до 10 мы поклевали носами, не дождались и легли, потихоньку от Пылаева договорились не вставать ни в коем случае, даже если явится сам Богомолец.

В 11 часов подкатила машина и в землянку ввалились майоры Елисеев, Харламов и Сопронюк, а также дамы — ППЖ Елисеева небезызвестная Анечка и ППЖ Харламова врачиха нашего ВСО калмычка с приплюснутым лицом Санжиева. У нашего высоконравственного замполита, только недавно отделавшегося от триппера, ППЖ еще не завелась.

Мы лежали, закутавшись в одеяла с головой.

Дамы недовольно фыркали, Пылаев недовольно покашливал, майоры угрюмо молчали. Потом все поднялись и уехали, захватив с собой Пылаева.

С тех пор он никогда не останавливался вместе с нами. Ему строили отдельную землянку, в которой он иногда веселился с господами офицерами, не приглашая нас — беспогонников. Кастовая и классовая отчужденность офицерства обозначалась все резче.

От нашего земляного городка до передовой считалось 4 километра. Фактически, никакой передовой не было, просто труднопроходимое болото шириной в километр отделяло нас от немцев. На высотках сидели немцы, а наши располагались среди кустарника отдельными группами автоматчиков человек по пять, иногда со станковым пулеметом.

Обычно на передовой бывало тихо, только изредка взрывался снаряд или начинал токотать прочищаемый пулемет. Ежедневно высоко в небе безнаказанно пролетал немецкий разведчик — двухвостая «рама» — Фокке-Вульф.

Как-то, в поисках командира одной части, ничего не подозревая, я дошел до самой передовой, но тут меня остановили автоматчики, сказав, что дальше засели немцы.