Записки беспогонника

В тот же вечер в Верхнем Казачьем в штабе района под председательством комиссара Сухинина происходил разбор: действительно ли обстановка была такова, что нельзя было приступить к работам по точкам. Я подтвердил то же, что говорил и весь техперсонал Эйранова.

Вот только теперь я впервые упомянул имя нашего комиссара. Это в книгах писатели стараются поставить членов партии на первое место. Тогда коммунистов везде было совсем мало. Из ранее упомянутых мною только Лущихин, Моисеев и Тентетников имели партбилеты, а подавляющее большинство начальства оставались беспартийными. Вне зависимости от анкет, люди показали себя так, как я о них пишу. Зеге, например, был беспартийным, и анкета у него была, как у эстонца, испорченная, а положение его являлось непрочным. Но если бы все руководители обладали бы хоть наполовину меньшими организаторскими талантами и честностью, насколько быстрее закончилась бы война.

А комиссар Сухинин, в прошлом второй секретарь райкома одного из районов Москвы, был настолько рядом с Зеге бесцветным, что о нем просто нечего писать.

Возвращаюсь к тем тревожным дням.

В ту ночь я проснулся от дикого крика хозяйки. Я открыл глаза и тут же зажмурился от ослепительно голубого света. Хозяйка вопила истошным голосом и без толку металась по комнате, держа спящего младшего сына на руках. Старшие дети плакали, прижавшись к углу. Вскочил Степан Никифорович, спавший в чулане.

— Успокойтесь, успокойтесь! Это осветительная ракета! — кричал я.

Вдруг, раз-раз-раз! Трижды ухнуло. Задрожали стекла, затрещали матицы на потолке.

— Это далеко, далеко! — пытался я успокоить хозяев.

Авдотья Никитична поволокла детей в погреб. Остаток ночи я спал один.

Утром Степан Никифорович показал мне ящик, который он смолил вечером, собираясь в нем закопать свое наибольшее богатство — книги. Интересно, целы ли они сейчас?

По дороге в Верхнее Казачье среди поля я обнаружил три широкие свежие воронки. Зачем немцам понадобилось бомбить бурьян — неизвестно.

В тот день с крыльца штаба я увидел, как немецкий самолет погнался за нашим, оба снизились к самой земле, по улице зажужжали пули. Наш самолет попытался было увернуться за колокольню, немец его настиг, дал пулеметную очередь; наш качнулся на одно крыло и шмякнулся на дорогу в двухстах метрах от штаба.

Мы побежали смотреть, вдруг упавший самолет вспыхнул, поднялся высокий столб пламени, захлопали разрывающиеся пули. А немецкий самолет, сделав над нами круг, улетел прочь. Я видел ухмыляющуюся рожу вражеского летчика.

Когда огонь потух, мы подбежали к остаткам самолета и увидели обугленный труп летчика.

Дня через два я опять увидел, как мессершмитты подбили наш самолет, летчик выбросился. Снизу было очень хорошо видно, как на фоне лазури неба, падая вниз, летчик силился раскрыть парашют, как неистово дергал за веревку. Парашют не раскрылся, и через несколько секунд человек превратился в кусок мяса и костей, засунутый в материю. Я не пошел смотреть, но видел документы на младшего лейтенанта и фотографию славного белокурого паренька.

В другой раз я видел, как наш летчик благополучно приземлился на парашюте, а сбитый самолет кувырком полетел вниз, но не загорелся. Я подбежал к самолету, и сердце у меня захолодело. Оказывается, весь он был из фанеры, выкрашенный в голубую под алюминий краску. Вот почему немцы так легко их сбивали.

Должен сказать, что в течение июля — августа 1942 года я видел несколько воздушных боев, в которых и количественное, и качественное превосходство немцев было подавляющим. Наши летчики обладали одним — смелостью, увы — подчас безрассудною. За эти два месяца я вел страшный счет и насчитал 21 наш сбитый на моих глазах самолет и ни одного немецкого. Самолеты, сбитые вдалеке и потому неизвестно чьи, — во внимание не принимались. Впоследствии это же самое подтвердили мне разные свидетели, наблюдавшие воздушные бои на других фронтах.

Газетные сводки казались весьма тревожными. Читая между строк, можно было догадываться о наступлении немцев по всему фронту от Воронежа до Азовского моря. Пал Ворошиловград, пал Ростов. Про Воронеж ничего не было известно, в газетах все повторялось «Воронежское направление». Но тысячи беженцев из этого города упорно твердили, что немцы его взяли. Так оно и было на самом деле.

О том, что делается возле нас, мы ровно ничего не знали.

Беспрерывный гул орудий, частые бомбежки с воздуха соседних лесов, деревень и мостов сильно действовали на нервы. Ждали немецкого наступления из-за Дона каждый день, каждый час. Но пока на том берегу стояли наши войска.

Часть наших машин находилась наготове, с полными баками горючего, всем велено было спать не раздеваясь. Итин категорически мне приказал переселиться ближе к штабу в Верхнее Казачье. Я выполнил его распоряжение лишь на одну ночь и вновь потихоньку вернулся к Степану Никифоровичу, к его клубнике и к смородине.