Записки беспогонника

Прочтя писульку Петрова, он сухо потребовал у меня документы. Я ему ответил, что, кроме этой писульки, у меня ничего нет, все отобрал Гродский. Пришлось открыть чемодан и оттуда с самого дна вытащить старое гидростроевское удостоверение.

Эйранов несколько смягчился и сказал, что сам работал в плановом отделе Главгидростроя.

Я догадался назвать десяток фамилий людей, которые могли быть ему известны, и тогда он совсем успокоился, убедившись, что перед ним в старом лохматом полушубке и в не менее лохматой шапке-ушанке стоит никакой не шпион, а бывший его сослуживец.

— Ну что же, вам надо сперва устроиться, а завтра с утра приходите, поговорим. Виктор, проводи товарища к Ивану Андреевичу.

Виктор — толстощекий, румяный, рослый юноша, сидевший тут же за столом, встал и вышел вместе со мной.

— Скажите, а спичек у вас нет? — обратился он ко мне.

— Нет, я не курящий.

— Да что вы, какая жалость!

Восклицание это было очень искренним. Так мог говорить лишь едва оперившийся юнец, недавно получивший от родителей разрешение курить.

Я потому так хорошо помню детали этой встречи, что всю войну прошел рука об руку с добрым своим другом Виктором и с его отцом Сергеем Артемьевичем Эйрановым.

Виктор привел меня к крайней избе и ушел. Хозяйка открыла дверь. Сквозь чад коптилки я увидел много детей. Под печкой клохтали куры и хрюкал поросенок. А на печке, свесив босые ноги, сидел едва видимый при свете коптилки, бледный, белокурый человек.

Мы познакомились. Это был старший техник-топограф Иван Андреевич Серянин, ранее работавший в Гидрострое во Владимире.

Сперва мы вспоминали фамилии общих знакомых. Когда же я спросил его, что он тут делает, то не получил толкового ответа. Он слез с печки, поделился со мной ужином, и вскоре мы с ним легли спать на полу.

На следующее утро вместе отправились в штаб участка. Там стояла большая толпа. Эйранов на ходу распределял — куда и кому идти работать.

— 7-я колонна — туда-то 10 человек, туда-то 15. 5-я колонна пусть останется на старом месте.

Говорил он строгим, сухим, не допускающим возражений голосом. Толпа в комнате начала редеть. Подписав несколько бумажек, он обратился ко мне. Не зная толком, для чего ему нужен инженер-геодезист, он несколько замялся.

— Наверное, мне нужно в первую очередь познакомиться с местом работы, — подсказал я. — Разрешите мне пройти по трассе вашего участка.

— Да, да, да! — обрадовался Эйранов. — Иван Андреевич, покажите, пожалуйста.

Мы с Серяниным пошли. Увидел я знакомую картину: толпы людей копали противотанковый ров. Но летом бронзовые тела обливались потом, а сейчас люди напялили на себя все что могли.

Поднялась первая в этом году метель. Снег и ветер больно хлестали в лицо. Мужчины по-бабьи повязывали головы платками, а юные девушки надели длинные штаны и неуклюжие отцовские сапоги, многие копавшие были в лаптях.

40 тысяч горьковчан послали за 50–70 километров копать противотанковый ров, к ним присоединили местное население, бежавших с первых рубежей стройбатовцев и разных случайных, где-то мобилизованных людей, а также всех тех, кто на первых рубежах был начальником.

Горьковские учреждения выезжали целиком — от директора до уборщицы. Так и копали учреждениями-колоннами. Директор назывался начальником колонны, к нему для поднятия энтузиазма придавался от обкома комиссар.

Вокруг Горького было организовано 15 Полевых строительств, наше 5-е занимало Работкинский район. Да, тогда опасность для Горького казалась вполне реальной. И вокруг всех бывших поволжских городов, вокруг Казани, Ульяновска, Куйбышева, Саратова тоже копались противотанковые рвы, строились огневые точки.

Таков был приказ Сталина. Именем и мудростью его поднимали энтузиазм масс, именем его и угрожали. В каждой речи, в каждом выступлении, в каждой стенгазете и газете имя его склонялось во всех падежах тысячи раз. Копайте, копайте, и мы с именем его на устах победим!

Тогда тактика обороны сводилась к защите отдельных городов, предполагалось, что каждый город будет разобщен от других и будет защищаться отдельно. Оборона строилась как круговая, вот почему огневая система, возводимая нами в Работкинском районе, смотрела на восток.

Но ведь это была тактика отчаяния. К счастью, до такого положения дело не дошло.

Тревожные, страшные настали дни. Газеты доставлялись редко, да им не очень-то верили. Каждый день я ждал гибели Москвы. А немецкие самолеты залетали даже в нашу глушь и забрасывали нас своими погаными листовками.

По ночам стали бомбить Горький, особенно территорию автозавода.

Много лет спустя в музее автозавода я видел план заводской площадки с цветными кружками попаданий авиабомб. И я ужаснулся и количеству, и меткости попаданий. Прямоугольники отдельных зданий-цехов были буквально усеяны кружками, а между зданиями кружки сидели реже.