Запечатленный труд (Том 1)

Отец часто и подолгу отсутствует: объезжает казенную рощу. Когда он дома, никто не боится: у отца в кабинете есть ружье - все спокойны. Но когда отца нет, что делать? В доме одни женщины и дети. Темный, стихийный страх от мала до велика охватывает всех. Единственный представитель физической силы крепостной повар Прокофий; в случае "нападения" все надежды на него.

Подавленный при дневном свете страх из простой опасливости превращается в острую жуть, когда наступает темнота ранней ночи.

Мать - невообразимая трусиха и первая заводчица, заражающая своим настроением всех домашних. Прежде чем лечь в постель, часов в 9 вечера, она берет оплывающую сальную свечу (няня сама "лила" их) и обходит темные, неосвещенные комнаты в сопровождении служанок; освещает все углы и закоулки в боязливом ожидании: вот-вот откроет тут или "под лестницей" спрятавшегося чужого человека; заглядывает под диван, под кровати, особенно под кровати, где всего легче может притаиться страшный "разбойник" с большим "кухонным" ножом в руке... Каждую минуту она готова шарахнуться и закричать "не своим голосом" от ужасной встречи. С бессознательным эгоизмом Катерину мать кладет спать поперек двери своей спальни, чтобы "разбойник" не мог войти, не разбудив спящей; Парашу, спавшую мертвым сном деревенской девочки, укладывали с той же целью на полу неподалеку от детской кроватки. Прокофий, как сильный и самый храбрый, спал для общего успокоения непробудным сном на ларе в самом опасном пункте - у входной двери, запертой на ключ, на крючок и задвижку. "В лесу - разбойники... В лесу - беглые... В лесу - медведи..."

Да, медведи, и доказательство тому - большая бурая шкура с лапами у двуспальной кровати матери. {50}

Я верю: ночью идет своя особая жизнь. Кошка, которую я тискала днем, может ночью отплатить мне. Может прийти и, "вцепившись в горло", задушить своими когтистыми лапками. И кукла, которой я совсем не нарочно оторвала руку и разбила голову, оживет и явится, чтобы сделать мне то, что я ей сделала. А медвежья шкура? Очень просто: она тоже может ожить зашевелится... встанет на лапы... и... и...

"Скрипи... скрипи, липова нога", - говорит медведь в сказке.

"Идет, нейдет - переваливает",- рассказывает мамочка.

Отрубил мужик медведю ногу и отнес жене. Приставил медведь себе ногу деревянную... И пошел медведь к бабе в деревню.

Скрипи, скрипи, липова нога!

По деревне все спят...

Одна баба не спит:

Мое мясо варит...

На моей шкуре сидит...

Мою шерстку прядет...

Приду... приду... съем!

Мать делает зверскую физиономию, страшно разевает рот и быстро закрывает его, щелкнув зубами...

...Смотришь при свете лампадки на шкуру медведя... Смотришь пристально, долго... и кажется... что-то меняется, и она... начинает... пошевеливаться...

А в лесу!.. В лесу, конечно, медведи знают, что у нас в комнате медвежья шкура... Чуткие они - медведи-то. Чуют своего... чуют издалека. И тянет их, тянет к нам, к дому... Придут... придут съесть...

...Днем медведей из леса не боятся. Зато змей в нем видимо-невидимо! "Они и в дом заползают: их можно и в постельке найти!.." "Ты хочешь спать лечь - хвать, под одеялом-то уж ли, змея ли - упаси господи!"

Однажды, когда я играла на дворе у качелей между двумя деревьями, на колени ко мне вполз уж. {51}

Все, кто был тут, разбежались: они побежали молока искать... потому что, "если ужу да молока показать", он тотчас оставит человека и пойдет пить...

Пока бегали, а я, застыв от испуга, сидела недвижима, уж сполз в траву; принесли молока на блюдечке, а ужа и след простыл...

"Упаси господи в лес зайти!" - стращала няня Макарьевна и глаз не спускала, чтобы мы за ограду двора не выбежали... "Упаси господи! Лес страшный, дремучий, конца-края нет! Зайдешь - не выйдешь! Думаешь, по солнышку дорогу домой найдешь? Как бы не так - солнышка там не видать... Думаешь, домой повернул, к дому идешь, ан все от дому, все от дому уходишь!.. Возьмешь вправо - будто тут дорога-то... Нет! Возьмешь влево все не так. Вот и кружишь, кружишь взад и вперед, туда-сюда, в сторону, пока сил лишишься. Ночь придет, зги не видать, а лес-то все гуще, гуще... деревья большущие, в три обхвата... Валежник, трущоба невылазная: о пни спотыкаешься, кусты царапают - не продерешься; колют сучья, по лицу хлещут... В самую что ни на есть глушь зайдешь... А там, в глуши-то, поляна, и на поляне - разбойники... Шайка, и атаман с ними... у костра лежат... грабленое делят.

...Или идешь, идешь... оторопь берет. Стал... прислушался... "вдруг что-то хрустнуло - медведь выходит... Встал на задние лапы да тебя и сгреб..."

Только раз помню:

Весь окутан листвой,

Изумрудной стеной

Великан-лес стоял...

Вера Фигнер пяти лет (1857 год)

Стоял без угроз, не пугающий... без "разбойников" и "беглых"; без "медведя" и "заблудившегося", гибнувшего в его дебрях... И это был последний день, когда я "дремучий" лес видела, - день, когда я "прощалась" с ним **.

______________

** Перед нашим переездом в Тетюшский уезд.