Запах смерти

Протез был самого распространенного типа – рудиментарное акриловое нёбо, которое накладывалось поверх настоящего и удерживалось на месте металлическими клипсами. Такой протез почти незаметен и выдает себя лишь крошечными серебряными скобками, охватывающими зубы по сторонам от искусственных. Его выбирают те, кто о функциональности заботится больше, чем об удобстве или красоте. Из этого следовало, что владелец или не заботился о том, как он выглядит, или не мог позволить себе ничего более сложного.

Я склонялся к последнему варианту.

Я собирался взглянуть на детский скелет, лежавший пока в свежей воде, однако возня с комком металла и пластика отняла у меня больше времени, чем я ожидал, а на семь часов я договорился о встрече с Одуйей. Еще одна ночь вымачивания ничем не могла повредить крошечным косточкам, да и спешки с ними не было. Испытывая смешанное чувство вины и облегчения за то, что могу отложить не самую приятную работу на потом, я решил оставить их до утра.

Я потянулся, поморщившись от боли в затекшем теле, убрал все образцы в контейнеры, погасил свет в смотровой, переоделся и направился к выходу. Кто-то шел передо мной по коридору к вестибюлю, и я ощутил досаду, сообразив, что это Мирз. Он тоже уходил с работы, одетый по погоде: в куртке-дождевике, со своим новеньким кейсом в руке. Мирз брел, ссутулив плечи и нахмурившись.

Увидев меня, он отвел взгляд. Однако сразу вздернул подбородок, расправил плечи и кивнул мне. Я подумал, не стоит ли предпринять еще одну попытку заговорить с ним, но при виде этого вздернутого подбородка решил, что нет. Кивнул в ответ и подождал, пока Мирз распишется у дежурного на стойке. У двери он задержался, чтобы поднять капюшон. Я тоже расписался в журнале, оттягивая время, чтобы не выходить вместе с ним.

Вот такие секунды могут изменить жизнь.

Порыв влажного ветра ворвался в вестибюль, когда Мирз открыл дверь. На улице стемнело, дождь не стихал. Пригнувшись навстречу ветру, Мирз уже начал пересекать улицу, когда я только выходил из дверей. Под козырьком я задержался, застегивая плащ, и тут меня окликнули:

– Доктор Хантер!

Я поднял голову и увидел Одуйю, стоявшего на противоположном тротуаре. Когда он шагнул на мостовую, чтобы перейти на мою сторону, Мирз обернулся.

Таким это мгновение и отпечаталось у меня в памяти: две фигуры, пересекающие мокрую от дождя улицу навстречу друг другу; уличный фонарь освещал их наподобие вспышки фотоаппарата.

Я услышал машину прежде, чем увидел ее. Где-то поблизости взвизгнули по мокрому асфальту покрышки. Автомобиль несся прямо на Одуйю, поймав его в свет фар. Поворачивая голову в ту сторону, он отталкивался ногой от мостовой в попытке отпрыгнуть.

Но не успел.

С отвратительным глухим стуком машина врезалась в него, швырнув на капот и ветровое стекло и отбросив через крышу. Колеса еще подминали под себя его зонт, а Одуйя, перевернувшись в воздухе, рухнул на мокрый асфальт. Машина вильнула, однако скорости не сбавила. Застывший посреди улицы Мирз наконец сорвался с места. Уронив свой кейс, он бросился вперед, но автомобиль зацепил его крылом. Он полетел на землю, и я увидел, как заднее колесо проехало по его ногам. На мгновение водитель, казалось, потерял управление; машину занесло, она врезалась бортом в стоявший у тротуара фургон, заскрежетал, сминаясь, металл, зазвенело стекло, а потом она с ревом унеслась.

Все это заняло несколько секунд.

Опомнившись от потрясения, я выбежал на проезжую часть. Пронзительно взвизгивала сигнализация фургона. Одуйя лежал ближе ко мне – без движения, с руками и ногами, раскинутыми под неестественными углами, как бывает у сломанной куклы. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Широко открытый глаз уставился в мокрый асфальт. Опускаясь возле него на колени, я уже видел, что голова его болезненно деформирована. Одуйя лежал абсолютно неподвижно, и этот контраст с переполнявшей его обычно энергией нагляднее повреждений свидетельствовал о том, что я ничем не могу помочь ему.

На дорогу начали выбегать люди – случайные прохожие, видевшие несчастный случай.

Оставив Одуйю, я поспешил к Мирзу.

Залитый кровью, он распластался рядом с искореженным алюминиевым кейсом. Он был жив, однако без сознания; дыхание вырывалось из его груди с влажным хрипом. Одна рука была наверняка сломана, но больше всего пострадали ноги – во всяком случае, правая, по которой проехалась машина. Порванная штанина насквозь пропиталась кровью, и из-под нее торчали осколки белой кости.

Я попытался сосредоточиться. Травмы Мирза были серьезнее, чем у профессора Конрада, и я испытывал беспомощность, глядя на его изуродованную ногу. Кровь шла у него сразу из нескольких мест, что исключало простую перевязку.

– Дайте посмотреть, я медсестра!

Срывая с плеча спортивную сумку, рядом с Мирзом опустилась на колени молодая женщина. При виде его травм она чуть побледнела и нахмурилась.