Западный край. Рассказы. Сказки

— Полно, полно, почтеннейший Део, — громко произнес Цин. — Не пора ли нам с вами отдохнуть от трудов и забот?

— Свяжите злодея и бросьте его здесь, — добавил Муа Шонг Ко. — Никуда ему не уйти, а прикончить его успеете и завтра.

Цин поднял фонарь и оскалил в улыбке золотые зубы.

— Нам еще предстоит сегодня, — сказал он старому Део, — посетить крепость и почтить начальство… Где ваше пальто?

Део повернулся и пошел за пальто. Даже в пылу гнева он не забыл, где бросил его. Вьючник сидел на прежнем месте, пальто свисало с его головы, закрывая лицо: он не посмел даже поднять руку, чтобы сдернуть с себя хозяйскую одежду.

Натянув пальто, старый Део двинулся было к крепости, но остановился и зашагал к своим людям. Те только что подняли избитого и подтащили к костру.

Завтра вы все у меня узнаете, как надо служить, — прорычал он. — Только брюхо набивать мастаки… А ну, пошли отсюда, живо! Каждому сиднем сидеть возле своих коней и караулить! Всю ночь!

И они трое: купец, лошадник и начальник уезда — хозяин товара, владелец коней и повелитель земли — неторопливо направились к крепости. Следом родичи Цина потащили свертки с дарами. Никто не знал, что в этих свертках; можно было лишь догадываться, что двое, семенившие по пятам за начальником, несли по медному чайнику с опиумом. Судя по всему, пир наверху затевался на всю ночь.

Едва они отошли на десяток шагов, как фонарь в руке Цина превратился в бледное пятно, еле просвечивающее сквозь туман. Погонщики, трясясь от холода и страха, перебрались к коновязи, кое-как развели новые костры и пролежали там всю ночь на земле, тесно прижавшись друг к другу. Они очень боялись, что еще кто-нибудь задумает извести лошадей. Ведь говорят, здесь, в Финша, есть и такие люди, которые за всю свою жизнь соли не попробовали[10]; они ненавидят купцов и только о том и мечтают, как бы сгубить их вьючных коней.

* * *

Как бы там ни было, а когда начинается ярмарка, в Финша настает самая веселая пора года. Приходит караван богатого купца Цина, и Финша на целую неделю превращается в многолюдное торжище. Даже люди, живущие в нескольких днях пути — у самого Наданга, — выбираются сюда.

Стайками спускаются с гор девушки: заплечные мешки, перевязи, одежда линялая и рваная, будто они не на ярмарку собрались, а на работу в поле. Но глядят они весело, шагают легко и без конца пересмеиваются. Дойдя до горы, за которой раскинулась ярмарка, некоторые сворачивают в расщелины между скал, достают из мешков душегреи, юбки, расшитые головные платки и пояса и переодеваются.

Те же, что победнее, у кого нет нарядной одежды, идут себе прямо, покуда не встретят незнакомых парней. Тут они останавливаются и, стыдясь своих рваных юбок, не смеют ступить и шагу, не знают, куда спрятать лицо, где бы укрыться, пока не пройдут встречные. А у самого входа на ярмарку подхватывают одной рукой заплечный мешок и робко протискиваются сквозь толпу.

Прежде всех появляется на ярмарке хозяйка питейной лавки. Она приносит длинную бамбуковую скамью, расставляет на ней чашки, затем, сняв со спины глиняный кувшин с водкой, опускает его на землю и подтаскивает к скамье большие плоские камни, укладывая их в ряд, чтобы было где присесть гостям. Покупатели валом валят к ней, спеша пропустить первую чарку.

Идут на торжище и стосковавшиеся по соли старики. Они выспрашивают друг друга, кто нынче торгует солью — начальник из крепости или купец Цин — и долгой ли будет торговля. Иной из стариков ходит на ярмарку всякий год, но так за всю свою жизнь не отведал и крупицы соли. Здесь, в Финша, соли просто так не купишь, многие даже вкуса ее не знают. И все они — и те, кто соскучился по соли, и те, кто уже привык без нее обходиться, и те, кто никогда ее не пробовал, — все тянутся к лавчонке с водкой. Они садятся перед скамьей и, подперев щеку рукою, думают свои думы, изредка пропуская по чарочке.

Под большим персиковым деревом привязывают лошадей. С каждым часом их становится все больше и больше, конские хвосты развеваются, будто в танце. На одних лошадях приехали на базар, других пригнали на продажу.

Курильщики опиума лежат развалясь в шалашах и не спеша толкуют о торговле оружием и о контрабандной переправе серебра в далекую Бирму или в Китай.

Неведомо откуда являются на ярмарку эти торговцы редким и тайным товаром. Они стараются укрыть от посторонних глаз свою трапезу — крутой мясной отвар и лепешки, купленные здесь же на ярмарке, — и никогда не присаживаются к бамбуковой скамье, где продает кукурузную водку старуха из племени мео.

День и ночь они пьянствуют в заведении у китайца. Хозяин-китаец, зазывая гостей, выносит узкогорлый фаянсовый кувшин с водкой. Он наливает немного водки себе на ладонь и поджигает ее спичкой. Синий язычок пламени поднимается на ладони, а хозяин скалит зубы в улыбке и выплескивает пламя на землю. Убедившись в крепости напитка, гость, конечно, не отказывается почтить заведение.

Пальба из ружей — на пробу, брань и хохот, крики и плач у лавок продавцов соли, перепевы рожков — все сливается в неясный гул, не умолкающий с утра до ночи…