Западноевропейская наука в средние века: Общие принципы и учение о движении

Монашеская технологическая традиция находит свое самое яркое выражение в сочинении «О различных искусствах», написанном в 1122—1123 гг. немецким монахом-бенедиктинцем Теофилом [88] (см. также: [116]). Это свод знаний и умений, полезных для украшения церкви и изготовления церковной утвари, таких, как эмалировка чаш, роспись храма, создание органных труб, отливка больших колоколов. Теофил сообщает о новом и более дешевом способе изготовления стекла, впервые описывает лужение железа способом погружения, рассказывает о разных механических приспособлениях. Само сочинение и три предисловия к разным его разделам свидетельствуют, что Теофил был не просто искусным ремесленником, но вполне образованным человеком: он хорошо владел латынью, был сведущ в Писании, знаком с современными ему теологическими проблемами. По словам Л. Уайта, «в своем лице Теофил упраздняет греко-римскую дихотомию рук и головы» [170, 323].

В результате повышается социальный статус инженерии, механических искусств. Последние входят в классификации знаний, составленные в XII—XIII вв.; например, классификация, которую дает Гуго Сен-Викторский (ум. 1141 г.) в своей работе «Руководство для обучения чтению» (Didascalicon de studio legendi [106]), содержит в разделе механики семь искусств, в том числе изготовление одежды, оружия, навигацию, сельское хозяйство и др. Последующие классификации также обычно включают механические искусства.

Этот дух уважительного отношения к физическому труду, к деятельности изобретателей и инженеров, облегчающих человеческий труд, а вместе с тем и вообще дух изобретательности и предприимчивости постепенно выходит за стены монастырей и проникает в светскую жизнь; его основным носителем становится слой городских ремесленников.

Характерно, что дух предприимчивости, изобретательности, стремление заимствовать технические усовершенствования, где бы последние ни появились, единодушно констатируемые историками средневековой техники, почти не осознавались самими современниками технологической революции. Это объясняется психологической неприязнью средневекового человека к самому факту инновации, к любого рода переменам (ср.: [24, 135 и сл.]).

Есть, однако, и примечательные исключения, свидетельствующие о рождении «ренессансного» сознания безграничных возможностей технического творчества, потенциальной бесконечности потока изобретений. Это и известное пророчество Роджера Бэкона о веке автомобилей, подводных лодок и самолетов. Это и вдохновенный гимн изобретательской деятельности, включенный в проповедь о покаянии, произнесенную 23 февраля 1306 г. доминиканцем братом Джиордано из Пизы в церкви св. Марии во Флоренции: «Не все искусства открыты; мы никогда не увидим конца их открытию. Всякий день может явить новое искусство… и они действительно открываются все время». В подтверждение он ссылается на изобретение очков: «Не прошло и 20 лет с тех пор, как было открыто искусство изготовления очков, которые помогают видеть и являются одной из лучших и полезнейших вещей в мире… Я сам видел человека, открывшего и практиковавшего это искусство, и говорил с ним» [140, 133].

Опираясь на сказанное, можно утверждать, что процесс технического развития, который, набирая силу в эпоху Возрождения, определит затем характер европейской цивилизации в новое время, берет начало в средние века. Этот факт представляется трудно совместимым с традиционализмом средневековой культуры. Поэтому начало технико-экономического прогресса исследователи чаще всего совмещают со становлением капитализма. В нашем контексте представляет большой интерес разработка такой точки зрения, данная М. Вебером [167а] (см. также: [35а]), который прослеживает связь становления капитализма в Европе с мировоззрением протестантизма кальвинистского толка, в системе ценностей которого весьма значимы успехи в хозяйственной деятельности. Согласно Веберу, свойственная капиталистической экономике рационализация хозяйственной деятельности начинается одновременно с трансформацией системы знания, уходящей корнями в античность, в экспериментальную науку, внутренне связанную с техникой, причем в основе и того и другого лежит количественное измерение и расчет, в которых и видится Веберу существенная характеристика рациональности. Наряду с этими двумя рациональными структурами — экономикой и наукой, — составляющими костяк технической цивилизации в Европе, Вебер называет и третью — рациональную систему права, унаследованную от Древнего Рима и развитую в средние века.

Взгляд, усматривающий причину генезиса технической цивилизации в рационализации различных форм деятельности людей, представляется очень убедительным. Но истоки тенденции к рационализации хозяйственной деятельности, видимо, следует искать в более ранний период, чем это делал Вебер, а именно в эпоху средневековья. На этом раннем этапе рационализации хозяйства можно говорить о рационализации в более общем смысле, не соотнесенной жестко с количественным измерением и счетом[11].