Замурованная царица. Иосиф в стране фараона

– Я не слышу, дитя, – отвечал Пенхи.

– А как же, дедушка, говорят, что утром, при восходе солнца, они тихо плачут.

– Да, я сам слышал, – подтвердил старик.

– О чем же плачут они?

– Кто это может знать, дитя! Может быть, они не плачут, а жалобно приветствуют бога Горуса, просят, чтобы он возвратил им жизнь.

Когда наши путники переезжали через Нил, им послышался в тростниках тихий плач, словно детский.

– Опять плачет крокодил, слышишь, дедушка?

Плач умолк, и только слышен был шорох в тростниках Нила.

VII Троянский пленник

Утро следующего дня застает нас в Нижнем Египте, у Мемфиса, на поле пирамид.

От Мемфиса по направлению к большим пирамидам шли два путника: один – старик в обыкновенной одежде египтянина из жреческой касты, другой своим фригийским колпаком и некоторыми особенностями в одеянии скорее напоминал северного жителя из Фригии или Трои. Последнему было лет под пятьдесят или несколько меньше.

– Так ты говоришь, около десяти лет не был в Египте? – спросил старший путник.

– Да, почти девять, – отвечал младший.

– Где же это ты мыкался?

– В неволе был, добрый человек.

– У презренных шазу[17] или в наане?

– Нет, я все время провел в неволе в Трое.

– В Трое! Слышал я об этой стране много любопытного – богатый город Троя!

– Да, был когда-то; а теперь от Трои остались только камни да груды пепла. Жаль мне этого города; я в нем помирился было и с неволей.

– Кто же его разрушил? – спросил заинтересованный старик.

– Данаиды, которых называют также и кекропидами и эллинами. И все вышло из-за пустяка – из-за женщины. Видишь ли, сын троянского царя, по имени Парис, сманил у одного эллинского царя жену, по имени Елена, женщину большой красоты. Эллины и вступились за честь своего царя, приплыли к Трое на кораблях и осадили город. Почти все время, что я пробыл в Трое, длилась осада. И небольшой, правду сказать, был город – не то, что наши Фивы или Мемфис, – маленький городок, а много выплакал слез! Я жил при дворе самого царя Приама, так всего довелось видеть и слышать.

– Боги, надо полагать, отвратили лицо свое от несчастного города, – заметил старик.

– Ясное дело, что боги покинули их, – подтвердил его собеседник. – Да у них и боги свои, не наши всесильные боги: вместо Амона-Ра и Пта у них Зевс и Гефест, вместо бога Монту у них Арес.

– А великая Сохет, матерь богов? – спросил старик.

– Юнона у них, Вакх еще, Нептун, Гелиос, Афродита, Хронос – много богов…

– Много богов, да помощи мало, – глубокомысленно заметил старик. – Наши боги не то, что их, – Египет победить некому. Разве можно разрушить такие твердыни! – Он указал на пирамиды, которые высились у них перед глазами какими-то грозными гигантами. – Тысячи лет стоят, а простоят еще миллионы.

В голосе старого египтянина звучало гордое сознание своего величия – величия народа, его богов, его титанических построек.

– Есть что-нибудь подобное этому в мире? – Он указал на исполинскую голову «великого сфинкса», которая вместе с плечами и грудью, шириной в несколько сажен, выступала из засыпавших ее песков пустыни. – А наши храмы, наши сфинксы! Пока земля стоит на своих основах, пока наши боги будут бодрствовать за нас, – будут и они стоять на своих местах в великой земле фараонов! Они перестоят весь мир!

Бедный энтузиаст не подозревал, что пройдут тысячелетия и весь мир, именно весь мир растащит, расхитит его гордость – его памятники, гробы, мумии царей и жрецов, всех богов Египта, его сфинксов, его обелиски, колонны, свитки папирусов, священные систры, жертвенники, доски с иероглифами, с гимнами, вырезанными на стенах храмов – все это весь мир растащит, безбожно разграбит, не оставит камня на камне – и поставит у себя на площадях (обелиски), в музеях, в кабинетах, и в каждой столице мира, в каждом более или менее значительном городе будут открыты «египетские музеи», где праздные бродяги с гидами и каталогами в руках будут равнодушно проходить мимо этих священных реликвий удивительной страны, мимо этих немых свидетелей глубочайшей древности человечества, свидетелей его гордой, померкшей славы, его радостей, страданий, слез… А что останется нерасхищенным, то засыплют пески пустыни… И уцелеют, как укор богам, на которых возлагалось столько надежд, как укор человечеству, ничего не щадящему, – уцелеют одни пирамиды, да и то памятники не египетского народа, не его гения, а памятники народа еврейского, вечного, несокрушимого народа, как несокрушимы и вечны пирамиды[18].

– Да, наши боги не то, что жалкие боги какой-нибудь Трои или Финикии! – продолжал энтузиаст. – А с нашими пирамидами своей древностью может поспорить разве одна земля да это бесконечное голубое небо! – Он поднял к нему руки. – О светоносный Горус! О Амон-Ра, отец богов!

Старик упал на колени и восторженно молился. Это успокоило его волнение.

– Так нет больше Трои? – спросил он, продолжая путь.