Замок одержимого (СИ)

И сама мгновенье назад того не ожидавшая, Равенна страстно захотела жить. Любой ценой. Готова была молить о пощаде, присягнуть на верность кому угодно и кого угодно выдать и предать. В рабство была готова отдаться. Готова была даже лизать деревянные башмаки и покрытые струпьями грязные ноги того оборванца, что стоял ближе всех к костру. Если б оный оборванец кинулся ее вызволять.

На все была готова Равенна. Но могла — лишь кричать. Кричать без слов, пока хватало сил. И с ужасом смотреть, как распространяется пламя, взбираясь все выше и выше. Все ближе и ближе подбираясь к ней, привязанной к столбу.

Внезапно Равенна уловила краем глаза какое-то движение в толпе. Кому-то вдруг надоело оставаться безликой частичкой этого сборища живых истуканов, равнодушных и жестоких.

Этим «кем-то» оказался здоровяк вида самого дикого. Лохматый, бородатый, в одежде из звериных шкур. Сущий варвар!

Взревев, варвар прорывался через толпу, как вепрь через хлипкий кустарник. И потрясал руками, в каждой из которых было зажато по топору. Распугивал зевак, вынуждая уступить ему дорогу.

Кто-то предпочитал посторониться сам. Кого-то здоровяк отшвыривал с дороги пинком или ударом обуха одного из топоров. Как, например, толстяка-монаха. Одного из святых братьев, поставленных стеречь место казни — ну, чтоб никто из горожан не подходил к костру и помосту слишком близко.

Кроме монахов, на площади перед собором дежурили и бойцы городской стражи. Один из них, поняв, что происходит что-то неладное, кинулся наперерез варвару, держа алебарду наготове. Но здоровяк едва обратил внимание на такого противника. Оружие стражника он вывел из игры походя — перерубил древко алебарды. Самого же незадачливого вояку отпихнул плечом. А затем…

Равенна, например, привыкла считать, что такие вот мужчины, здоровые как бык, должны быть неуклюжи и медлительны. Но выскочивший на площадь варвар медлительным отнюдь не был. С неожиданной для своей стати ловкостью он одним прыжком вскочил на дрова — едва ли не на огонь пятками. Но боли отчего-то не чувствовал.

Взмахнув топорами в руках — раз, другой — здоровяк разрубил веревку, удерживавшую Равенну у столба. А затем перед ошеломленными лицами зевак подхватил хрупкую женщину, взвалил на плечо. И времени не теряя, спрыгнул вниз. Обратно на булыжники площади.

Инквизитор на помосте вопил, призывая остановить святотатца. Но куда там! Зеваки опасливо расступались, давая дорогу варвару и его живой ноше. Монахи так и вовсе предпочли ретироваться. Разве что один из стражников, вскинув арбалет, выстрелил здоровяку вслед. И вроде попал. Но точно в камень. Арбалетный болт отскочил от спины варвара, даже не проделав дыру в его меховой куртке-безрукавке.

«Колдовство», — испуганно зашелестело в толпе.

А нежданный спаситель Равенны, хоть и остался невредим после выстрела, но шаг ускорил. Потому как зелье, делавшее его почти совсем неуязвимым, действовало всего две сотни ударов сердца. И большая часть из этих двух сотен уже миновала.

3

И от родителей, и от священника из церкви, где каждую седмицу собиралась вся родная деревня, Освальд еще сызмальства узнал, что значит жить честно. То бишь, правильно и праведно. Означало это… служить. Все равно как — с сохой ли, с кувалдою в руке или с оружием. И не так важно, кому. Главное, что честный человек большую часть жизни тянет лямку, гнет спину. Жертвует собой ради других. А если сил уже не остается лямку тянуть, человек поскорей умирает, избавляя ближних от лишнего рта. И уж тогда считается образцом и во всем примером. Чуть ли не героем, чуть ли не святым. Коему остальным смертным надлежало завидовать. Да искать в себе силы совершить такой же простой и незаметный подвиг самим.

В общем, раскрыли понятие честности Освальду более чем доходчиво. Другое дело, что стезя честного человека его так и не прельстила. Если о чем он и мечтал, то не о том, как будет гнуть спину, а как будут гнуть спину на него. А коль человеку кровей отнюдь не благородных такая участь и близко не грозила, пришлось Освальду по мере взросления свои мечты и желания несколько ограничить. Превратив во что-то, что под силу воплотить простому деревенскому шалопаю — без титула, богатства и покровителей.

А решил, в конце концов, что хлеб свой добывать ему придется хоть собственными силами, зато никому не служа. Не считаясь никому должным. Неправедным путем, проще говоря.

И для тех, кто встал на неправедную стезю, возможности имелись следующие.

Во-первых, Освальд мог перебраться в большой город. Где много народу. А значит, и много денег… лишних. Которые могли бы стать его. А чтобы стали, надо было проводить дни, сидя на паперти или на одной из тех улиц, где располагаются торговые лавки. И просить, вызывая к себе жалость окружающих голосом и внешним видом. Те же, кому и просить долго-хлопотно-унизительно, могли деньги потребовать. Угрожая их владельцу ножом. Ну, или тихо и незаметно взять самому. Стянуть, как говорят.