Потом я узнал, что Туполев организовывает своё КБ. Я встретился с ним и сказал, что хочу у него работать. Он спросил о дипломе. Я сказал, что проектирую дюралевый истребитель. «О, вы взялись за проект, который мы сделать не можем! — воскликнул Туполев. — Принимаю вас в группу Петлякова 145. Денег нет, но будут через 2-3 месяца...» Тут уже начался настоящий голод. А вокруг НЭП ликует!.. Через 3 месяца я стал получать у Туполева 165 рублей – это сумасшедшие деньги. Я числился инженером-конструктором, хотя ещё 2 года учился в МВТУ. Мой учитель – Петляков. Он был очень спокойным человеком, больше слушал, чем говорил. Когда я задерживался на работе, ВМ 146подходил сзади, смотрел и молчал. Заговаривал очень редко. Иногда молча чертил по бумаге пальцем. У него был хороший заместитель – Иосиф Фомич Незваль. Он замечательно разрабатывал отдельные узлы, понимал, что хороший узел может спасти всю машину...
Первая работа у Туполева – двухмоторный АНТ-4, трубчатая конструкция из кольчугоалюминия. Фюзеляж делал Архангельский, в красивой синей рубашке навыпуск, гетры кожаные! Петляков делал крылья. Клепать трубки трудно. Четыре трубчатых лонжерона соединялись трубчатыми нервюрами, это лучше, чем стеночная конструкция. Смотрите...» (Рисует в моей записной книжке.)
Хорошо подшутил надо мной экипаж Ил-18, с которым мы летаем на космодром. Ребята по обыкновению позвали меня в пилотскую кабину, чтобы я доложил экипажу свежайшие анекдоты. Вдруг Юрка 147говорит:
— Ребята, а давайте научим Славку вести самолёт! Ну-ка садись на место второго пилота... Не бойся, я рядом... Та...ак! Хорошо!.. Просто очень хорошо!... Да ему и посадку доверить можно!... Я наведу на полосу, а ты сядешь!...
Тут я заорал благим матом, что посадку мне доверять нельзя, потому что я всех угроблю.
— Я рядом! — строго сказал Юрка. — Ничего не бойся! Та...ак, хорошо... Чуть-чуть ручку от себя... Та...ак, отлично... Ещё чуть-чуть от себя... Ещё... Ещё... Ну вот и сели, а ты боялся...
Я сидел совершенно мокрый, сердце бешено колотилось. Я ведь не знал, что штурвалы первого и второго пилота могут двигаться только синхронно, что Белкин сам сажает самолёт и, отдавая мне команды, создаёт для меня полную иллюзию, будто это делаю я! Он говорил «от себя», и мне, лопуху, казалось, что это я сам передвигаю штурвал!
Они все так ликовали, что не простить их было невозможно!
Ковалёнок и Рюмин летят на орбитальную станцию «Салют-6». Дублёры – Романенко и Иванченков. Первая подсадка на станции – Колодин и Джанибеков. Ковалёнок – красивый маленький блондин с резким изломом бровей и ямочками на щеках, славный, улыбчивый, искренний парень. Говорит: «Я счастлив, что живу той жизнью, которой я живу!», и я верю ему...
Сидя в сурдокамере, он увлечённо рисовал плакат: «Осенней охоте запрет!»...
Угрюмый Рюмин выше командира на целую голову. Загорелый. Резкие морщины от крыльев носа. Смотрит всё время куда-то в сторону. Меня не покидает впечатление, что Рюмин ужасно напряжён внутри, впечатление, что он твёрдый, сделан из какого-то дерева дорогой породы...
Много говорят о стыковке, как о деле свершённом. Слишком часто вспоминают 60-летие Октября, которому они должны преподнести подарок. Всё это – не к добру...
Пресс-конференция пустая, говорили банальности. «4 октября мы посетили домик Юрия Алексеевича Гагарина, — говорил Ковалёнок. — А в это время в Москве открылась сессия Верховного Совета СССР. Мы слушали выступление Леонида Ильича Брежнева, отложив все материалы...» Интересно, с какими «материалами» они попёрлись в домик Гагарина? Зачем им потребовались хоть какие-нибудь «материалы»? Нёс какую-то чепуху: «Я – сын крестьянина, Валерий – сын рабочего. Как это символично!..» Шаталов говорит с придыханием: «Я привёз с собой экземпляр новой Конституции... В 10.39 мы все вместе с депутатами проголосовали за новую Конституцию...» У всех страстное желание выказать свои верноподданнические чувства и одновременно нашпиговать космонавтику политикой.