Болел нередко. Однажды я пришла в домик, а он в кресле стоит на коленях, увидел меня, встал, говорит: «Живот у меня болит...» Уже месяца за полтора до смерти он проболел здесь дней 10. Я не отходила от него, поила его малиной, бельё ему меняла, когда он потел. Кошка Машка лазала к нему в форточку. Помню он всё жаловался: «Мне твоя Машка спать не давала...» И ещё, помню, он рассказывал: «Лена, мне так приятно было: я сижу, работаю, а ко мне в форточку голубь влетел. У него гнездо под нашей крышей. Надо проследить, чтобы гнездо не разорили...»
Сергей Павлович очень сердился, когда выключали воду или свет, или телефон выключали. Отчитывал руководителя экспедиции Николая Дмитриевича Бондаренко, который отвечал за хозяйство. Королёв часто ругался матом и вообще любил пошуметь. Однажды воду выключили в день 8 марта, когда я была дома. Он позвонил: «Почему нет воды?! Куда ты спички засунула?!» Другой раз в дверь его домика Бондоренко вставил новый замок, его заклинило, и Сергей Павлович не мог выйти. Мы с Гагариным его выпустили. Когда осенью 1964 г. на космодром прилетел Хрущёв, Сергей Павлович мне говорит: «Лена, а вдруг Хрущёв к нам в домик придёт, достань рюмочки, посуду...» Но Хрущёв в домик не зашёл. Часто бывал Устинов62. С Устиновым они играли в шахматы.
Вообще, гости в домике бывали редко. Иногда заходили космонавты. В совещаниях обычно принимали участие 3-4 человека. Отдельно приходили, помню, Каманин, генерал Кузнецов63, Шобаров
64. Заходил Пилюгин
65. Пилюгина он любил. Помню, когда Титов
66улетел, прибежал Бармин, расшумелся: «Ты отдыхал, а мы не отдыхали!..» Глушко в домике я никогда не видела. Мне кажется, вот его Сергей Павлович не любил. Отношения у них были строго официальные. Когда Глушко однажды заболел, я собралась отнести ему еду, а Королёв ворчал: «Иди, иди к своему Глушко...» О Глушко мог сказать: «Ну, этот... Пижон..» Когда Сергей Павлович болел, приходили врачи его лечить: Абрамов Абрам Яковлевич и Мудрый Николай Павлович. Чаще всего дом стоял на запоре. Ключи были только у меня.
Летом Сергей Павлович обычно ходил в рубашке навыпуск с кармашками внизу. Куртка была лёгкая, на молнии. Тапочки у него рваные были, я их хотела выбросить, а он говорит: «Если мы – старики, значит нас выбрасывать надо?» Он вообще привязывался к старым вещам. Употреблял всегда один и тот же одеколон, вот не припомню, «Манон» или «Камелию». Он был мужчина аккуратный.