Заметки о прозе Пушкина

Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен…
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум!

(Державин)

Предпоследний эпиграф – это след главы, в которой должно было быть изображено колебание невесты.

Последний эпиграф мог предшествовать главе, в которой любовь Ганнибала сменялась бы жаждой славы.

Вряд ли у Пушкина когда-нибудь был план делать Ржевскую женою Ганнибала. Неудача сватовства арапа была предусмотрена уже в первоначальном плане.

Ржевская, исторически Сара Юрьевна, дочь одного из любимцев Петра I, была замужем за Алексеем Федоровичем Пушкиным. Алексей Федорович был сыном казненного при стрелецком мятеже Федора Матвеевича, т. е. его положение совпадает с положением Валерьяна.

Таким образом, роман должен был изобразить соперничество предков Пушкина.

Пушкин чрезвычайно интересовался делом стрелецкого подполковника Цыклера, который был в заговоре против Петра.

В своей «родословной» Пушкин записывает:

«При Петре I сын его (окольничего Матвея Степановича Пушкина. – В.Ш.), стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу государя и казнен вместе с Цыклером и Соковниным» <Родословная Пушкиных и Ганибалов> (Пушкин, т. VI, стр. 377).

«Стрелецкий сын» был, очевидно, сыном одного из казненных, т. е. сыном или Соковнина, или Цыклера, или Пушкина, что всего вероятней, несмотря на измененные имена.

Таким образом, в романе не предполагалось изменять историю и давать «Арапу» – Ганнибалу – в жены Ржевскую, а не Диопер.

Сюжет романа в отношении Ганнибала должен был итти, очевидно, так.

В первой главе дана сцена, в которой описывается рождение черного ребенка от Ибрагима и белой женщины в присутствии самого арапа:

«Она мучилась долго. Каждый стон ее раздирал его душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом… Вдруг он услышал слабый крик ребенка, и, не имея силы удержать своего восторга, бросился в комнату графини – черный младенец лежал на постеле в ее ногах. Ибрагим к нему приближился. Сердце его билось сильно. Он благословил сына дрожащею рукою» (Пушкин, т. IV, стр. 15). А дальнейшая судьба Ганнибала состояла в том, что уже собственная его жена рожала ему белого ребенка.

Я приведу отрывок, записанный Пушкиным в 30-х годах. Я думаю, что он относится к «Арапу Петра Великого», но весь тон отрывка показывает, что роженица эта не русская барыня. Название «милая изменница» скорее подходит к полуиностранке Диопер.

Вот этот отрывок:

«Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверчивое ожидание мужа.

Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой изменницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу – – и остается неподвижен – – —

<Начало 1830-х годов>

(Пушкин, т. IV, стр. 476–477.)

Развязку этой сцены мы находим в «Родословной Пушкина и Ганибалов», записанной Пушкиным в 30-х годах.

«В семейственной жизни прадед мой Ганибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь» (Пушкин, т. VI, стр. 380).

Таким образом в романе Ганнибал должен был пережить не одно несчастие, а два.

Сперва его счастливым соперником оказывался сын казненного стрельца, за которым мы видим Алексея Федоровича Пушкина.

Потом шла женитьба на иностранке-красавице – и новое разочарование.

С точки зрения техники романа можно предположить, что отцом белого ребенка был петиметр Корсаков, потому что в романе нет другого подробно описанного молодого привлекательного человека.

Роман остался неоконченным не потому, что Пушкин отступил перед натиском Булгарина, а потому, что его перестала удовлетворять эта семейственная коллизия.

И тут вошла еще тема Петра, тема очень сложная. Тема Петра осложнялась темой отношения его к дворянству.

II «Сцены из рыцарских времен»

История определяла во многом прозу пушкинского времени.

Это была пора не только великого исторического романа Вальтер-Скотта, но и пора новых идей в истории.

Государства, борясь между собою в эпоху наполеоновских войн, осознавали себя как нации.

Имя Наполеона витает над всеми историческими романами.

«Юрий Милославский» Загоскина органически сменяется «Рославлевым», на «Рославлева» отвечает Пушкин.

В России исторический роман осуществился несколько иначе. В нем выразилась жажда личного участия в истории.