Купались они теперь почему-то раздельно. То она загорала, а он в это время плавал, то наоборот. А если входили в море вместе, то держались в отдалении друг от друга, словно заключив негласный договор, хотя на самом деле все получалось ненарочно.
К тому же он любил заплывать далеко, чтобы возвращаться долго-долго, на пределе сил, еле-еле дотягивая, но испытывая от этого особое удовольствие.
Иногда он все-таки подплывал к ней - пошалить: то просто подныривая, то норовя ухватить под водой за ногу или за руку, - но тут уж отпор бывал решительным и бурным. Она всерьез сердилась, резко и непримиримо отталкиваясь, словно боясь утонуть, и сразу же отплывала, даже если он прекращал сам.
В конце концов он махнул рукой: нет и нет, пусть так, и плавал сам по себе, единолично. Тем более что МО с каждым днем становилось все более своим, почти домашним, и заплывая все дальше и дальше, именно здесь он постепенно обретал ту неожиданно приятную независимость от нее, которая не удавалась на берегу. И даже некоторую мстительную удовлетворенность.
Он освобождался.
А еще проблемой стали вечера.
Их вечера.
После ужина народ либо расползался по комнатам, либо шел прогуляться на набережную, либо оседал в барах и кафе, потягивая разные напитки, слушая музыку и танцуя. Одним словом, развлекался.
Голоса в темноте звучали приглушенно и почти таинственно, зазывно реяла музыка, а где-то внизу ровно шумело море, вполне ненавязчиво, так что можно было хотя бы сделать вид, что его как бы и нет.
В эти вечерние вкрадчивые часы его начинало тянуть куда-то - к людям, к музыке, в сумрак, под широкую листву платанов, в терпкость южных ароматов и примешивающихся к ним женских духов. Почему-то казалось, что именно там-то и происходит в эту минуту главная жизнь, и он предлагал ей пойти куда-нибудь посидеть, выпить сухого вина, послушать музыку - хотя бы чуть-чуть слиться с этой чужой, непривычной жизнью, по-курортному праздной и расслабленной.
Он предлагал не однажды и каждый раз, к своему удивлению, наталкивался на непонимание: зачем куда-то идти, зачем слушать эту безвкусную музыку, когда проще спуститься к морю и побродить в темноте по берегу, по остывающему, но еще теплому песку, босиком, под шум прибоя...
Настаивать было бесполезно: к морю так к морю...
К ночному Мо.
Что ни говори, а в этом действительно было нечто. Из темноты, где шевелилось и дышало, веяло прохладой, остро пахли выброшенные на песок водоросли, а в вышине мерцали звезды, пена прибоя тепло окутывала босые ступни... Можно было идти долго-долго по пустынному бесконечному пляжу, лишь иногда угадывая во тьме какого-нибудь одинокого мечтателя или встречая такую же, как и они, аскетическую парочку.
Обычно она шла чуть впереди, полуобернувшись к МО и склоняя голову к плечу, словно к чему-то прислушиваясь, а он послушно шествовал вслед, время от времени начиная раздражаться нелепостью этого хождения. В конце концов все приедается, в том числе и эта шевелящаяся и вздыхающая тьма, эта необъятная черная масса соленой воды, которой даже нельзя напиться.
Несколько раз, воспользовавшись пустынностью и непроглядностью темноты (так казалось), они купались голыми. Это была ее идея, во всяком случае нечто новое в этом утомительном однообразии. Напитавшись за день солнцем, тела фосфоресцировали в воде, МО казалось каким-то особенно теплым, и они плавали, обласканные им, каждый словно в светящемся облаке.
Эти ночные купания, молчаливые, застенчивые, вновь сблизили их. Обратно они шли взявшись за руки - легкие и освеженные, как бы омытые насквозь, и она говорила тихо, но с сильным, ликующим чувством в мягком обволакивающем голосе: как замечательно купаться без всего - будто сливаешься с МО, непередаваемое ощущение, просто потрясающее, они - как Адам и Ева до грехопадения, нет, правда, ведь почти райское блаженство, они, если вдуматься, заново открыли Эдем - и смотрела на него блестящими влажными глазами.
Оно было обычное, теплое и спокойное, густо утыканное подле берега головами купальщиков, спасавшихся в нем от палящего солнца.
Она несколько раз заходила в воду, но как-то неохотно и вяло, окуналась и тут же вылезала.
Он удивлялся: что с ней?
- Я что-то стала зябнуть, - поеживаясь, отвечала она, - то ли вода стала прохладнее, то ли состояние такое. И вообще... Спать все время хочется.
Перестали они ходить к морю и вечером. Пробовали читать, но на свет летели комары, а если затворить окно, то становилось невыносимо душно. Она укладывалась и быстро засыпала, а он еще некоторое время сидел на балконе, прислушиваясь к отдаленному шуму волн и к музыке из бара.
Утром, сладко потягиваясь, она рассказывала, что ей снилось МО - опять МО? - да, опять! Она ныряла с маской, и так отчетливо все было видно камушки, водоросли, ракушки, рыбки разноцветные, как в аквариуме, настоящий подводный мир, даже боязно немного. А в какой-то миг даже почудилось, что она может дышать под водой, и не было желания вынырнуть, чтобы набрать воздуха. Сама была как рыба.