Залог мира. Далёкий фронт

Таня неподвижно сидела на земле, женщины молчаливой толпой окружили её. По их измождённым, почерневшим лицам нельзя было ничего узнать. Они уже научились глубоко прятать свои чувства и знали цену каждого слова.

Исключением была, пожалуй, только Джен Кросби. Она ещё не ко всему привыкла в лагере. Джен смотрела на Таню, и ей очень хотелось подойти к ней, обнять, сказать какие-то ласковые слова. Но она не знала, как Таня воспримет это, и потому не решалась.

Джен Кросби всегда была очень сдержанной. Её мать, миссис Энн Кросби, с детства внушала ей, что сдержанность — высшее достоинство каждой девушки, тем более английской. Джен самой очень понравилось это умение сдерживать свои чувства, воспитанное столетиями.

Но здесь, в лагере, все жизненные правила Джен Кросби рушились. Она всё чаще ловила себя на мыслях и желаниях, несовместимых с твёрдыми законами довоенной жизни, могущих привести к необдуманным поступкам. Джен очень боялась этого и всё же чувствовала, что всё меньше и меньше владеет собой.

Она всё ещё думала над тем, как помочь Тане, что сказать ей, когда на плац выбежала Жанна Роже и, закрыв лицо руками, упала на землю.

— Негодяй! Проклятый негодяй, — простонала Жанна.

— Что случилось, Жанна? — тихо спросила Мария Стоянова, подходя к француженке.

— Наверное, господин капитан изобрёл что-нибудь новое, — отозвалась из толпы Зося.

К девушке подбежала взволнованная Джен:

— Жанна, Жанна…

— Оставьте меня, не прикасайтесь ко мне, — кричала Жанна, снова закрывая лицо руками.

— Но что же случилось?

— Что случилось, что случилось? Чего вы пристали ко мне? Как будто вы можете мне помочь… Вот подождите, всех вас переберёт господин капитан, да ещё будет требовать, чтобы вы его любили с вдохновением. Тогда вы не будете спрашивать, что случилось.

— Успокойтесь, Жанна, — сказала Джен Кросби, пытаясь этими словами успокоить в первую очередь себя. В её груди поднималась волна неудержимого гнева и ей стоило огромных усилий не закричать, не дать волю своим чувствам.

В это время на плац вышла Мари-Клэр и приблизилась к женщинам, толпившимся вокруг Жанны Роже. Надсмотрщица шла медленно, почти торжественно.

— Что это за митинг? — негромко спросила Мари-Клэр. — Неужели я должна вам напоминать о запрещении капитана разговаривать в моём отсутствии? Сколько раз надо это повторять?

Она оглядела всех женщин и подошла к Жанне.

— Ну, проворонила собственное счастье? Господин капитан был у тебя в руках, а ты не сумела его приласкать. Что же нам делать с тобой? Теперь уже господин капитан не станет жалеть твою спинку. Придётся тебе кое-что вспомнить, рассчитаться за некоторые слова. Так кто я такая? Что мне этим хлыстом надо записать?.. Что же ты молчишь?

— Он избил её, — не выдержала Джен Кросби.

Она сама удивилась тому, что произнесла эти слова тихо. Чувства её были напряжены до предела, и она боялась, чтобы они не прорвались, не залили всё могучим потоком.

— Кто это сказал? — удивилась Мари-Клэр. — Ты, Джен? Погоди, с тобой будет особый разговор. Мне кажется, ты уже нравишься капитану.

— О господи! — вырвалось у Джен.

Мари-Клэр опять повернулась к Жанне.

— Прежде чем сюда придёт капитан, я сама поговорю с тобой, а заодно и с этими птичками. Всем собраться сюда. Сейчас я научу вас хорошему поведению. Все сюда! Быстрее!

Пленницы покорно становились вокруг Мари-Клэр. Она молчала, ожидая, пока сойдутся все, придала своей фигуре подчёркнутую неподвижность, и только кончик хлыста чуть заметно вздрагивал, выдавая напряжение руки.

— Принесите скамью и поставьте сюда, на середину, — приказала Мари-Клэр.

И тут она увидела Марийку Дорошенко, распростёртую на скамье, и сидящую возле неё Таню Егорову. Надсмотрщицу передёрнуло от такой дерзости. Она повернулась к Тане всем корпусом.

— А тебе что, перед виселицей захотелось получить отдельное приглашение? Встать немедленно!

Таня не шевельнулась. Она продолжала глядеть в неподвижное лицо подруги. Мари-Клэр подбежала к скамье и взмахнула хлыстом.

— Я должна повторять? — прохрипела она.

Высоко занесённый хлыст дрожал в её руке. Ещё мгновение — и он упадёт на распростёртое тело Марийки.

Таня Егорова медленно подняла голову, и, словно ожегшись о её взгляд, Мари-Клэр отступила на шаг.

В полной тишине прозвучал голос Тани:

— Опусти хлыст, Мари-Клэр. Она умерла.

Толпа женщин качнулась и снова застыла в напряжении. Джен Кросби почувствовала, как горячая волна гнева опять захлёстывает её.

Мари-Клэр медленно опустила хлыст. С минуту она стояла, как бы раздумывая, что ей следует предпринять, затем резко повернулась к Жанне и истерически закричала:

— Сбрасывай свои лохмотья! Сейчас я тебе пропишу демократическую журналистку. Слышишь? Сбрасывай лохмотья!

Жанна не двинулась с места, и это ещё больше разозлило Мари-Клэр.

— За каждую потерянную секунду ты получишь лишний удар, — кричала она. — Слышишь — лишний удар…

— Оставьте её, Мари-Клэр, — вырвалось громко у Джен Кросби.

Надсмотрщица недоуменно взглянула на англичанку.