Заледенел дом

Иефа шла на запад до заката. Почему именно туда, она не могла толком объяснить даже себе самой. Еще днем, добравшись до кромки леса, она попыталась отыскать след партии, хотя даже близко не представляла себе, что будет делать, если найдет товарищей по походу. Самой соблазнительной казалась картина "Разгневанный бард плюет в хари гнусным предателям и гордо удаляется в сторону Бристоля". Отчаявшись придумать более веский повод найти сопартийцев, полуэльфка решила остановиться на этом варианте, как на самом эффектном, хоть и невероятно глупом. Но следы не нашлись. То ли плохо искала, то ли искала не там... Потратив полтора часа на бессмысленное лазанье по подлеску, Иефа призналась себе, что следопыт из нее хреновый. И пошла на запад. Просто так, потому что надо же было куда-то идти?

Два раза ей попадались гоблинские отряды. Шикнув на Вилку, полуэльфка отсиживалась в кустах, в обнимку с совомедведем пережидала врага и снова продолжала путь, так и оставшись незамеченной. Детеныш, вопреки опасениям, шел тихо, осторожно ступая такими неуклюжими с виду лапами, и лишнего шума не производил. Иефа смотрела, как перекатываются мускулы под его бурой шкурой, и думала, что время, проведенное в выжженной пещере, изменило не только ее, но и маленькую бестию. Детство кончилось. Совсем, навсегда. Иногда Вилка останавливался, настороженно прислушиваясь к лесным шорохам, поворачивал лобастую голову, и полуэльфка видела перед собой зверя - еще совсем юного, но уже опасного. Малышовая неуклюжесть облетела с детеныша, как луковая шелуха, и наверняка Вилка не мучился вопросом, почему его бросили, но вот что помнил - в этом Иефа была уверена.

И, пожалуй, это было бы величайшее счастье - не помнить и не спрашивать.

Но не получалось.

"Начни с себя, - учил когда-то отец Арг. - Если тебе кажется, что весь мир ополчился против тебя, задай себе вопрос: что я сделал не так? И постарайся ответить на него честно".

"Я знаю, что я сделала не так, - отвечала ему двенадцатилетняя Иефа, шмыгая расквашенным носом. - Я родилась. Отец часто мне об этом говорит. Но разве это честно? Разве я виновата в том, какая я есть, в том, как поступила моя мать, в том, что во мне порченая кровь, в том, что отец пьет? Разве я заставляю его выставлять себя на посмешище, валяясь в притрактирной канаве? Что я сделала не так, кроме того, что появилась на свет?"

"Ничего, девочка. Пока ничего. Но когда-нибудь ты уйдешь из этого городка, и тебе повстречаются разные люди... и нелюди. И ты будешь принимать решения, и говорить слова, и выбирать дорогу... И вот тогда - если, не дай то Единый, тебе покажется, что мир черен, что мир против тебя, спроси: что я сделала не так?"

Тогда, в двенадцать, Иефа смотрела на старого священника исподлобья и не чувствовала ничего, кроме злости. Сейчас, семь лет спустя, злость сменило недоумение. Отрывочно и нечетко, но полуэльфка помнила, что там, в пещерах, в какой-то момент перестала быть собой. Помнила свою животную ярость, помнила одуряюще сладкий запах крови, помнила восторг от возможности больше не сдерживаться, упоение от охоты. Да, там, в пещерах, она не была собой, она охотилась, и - возможно - если бы на ее пути попался кто-то из своих, она бы не остановилась. Да, она была опасна. Но разве не был опасен Стив, таскающий за собой проклятый меч и одержимый жаждой убийства? Почему Зулин взял на себя право решать, жить ей или нет? Чем была стрела Ааронна - попыткой добить или проявлением милосердия? И если тот странный способ, которым ее остановили, еще можно было как-то объяснить и оправдать, то дальнейшее не укладывалось ни в одну схему.

"Мы тащили на своих плечах Стива, хотя вылечить его надежды не было. Мы не оставили в лесу Этну. Мы пытались бороться за Ааронна, пытались вернуться - если не для того, чтобы спасти, то хотя бы для того, чтобы похоронить его достойно. Так почему? Почему они меня бросили? Почему не пытались лечить? Почему оставили там, в темноте? Почему не забрали Вилку? Их кто-то преследовал, и пришлось уходить в спешке? Но спешка не помешала им вернуться за рюкзаками. Спешка не помешала Стиву оставить свой прощальный подарок. Значит, было время? Значит, просто ушли - и все? Почему?"

Иефа искала ответы и не находила их. Погруженная в свои мысли, она не заметила, что давно уже не выбирает дорогу, а послушно следует за своим совомедведем, и очнулась только на закате, когда Вилка исчез в кустах на некоторое время, а вернувшись, деловито сунул ей в руки убитую куропатку.

Выбрав для ночлега место поукромнее, полуэльфка развела костерок, ощипала птицу, разделила на части. Изголодавшийся детеныш с урчанием накинулся на свою долю. Темнело стремительно быстро, и вместе с последними лучами солнца исчезало тепло.