Зал фей

Почему, почему в самом деле нельзя воскресить миссис Фолбрайт? Если бы существовали такие способы, такие лекарства, Кэтрин не пожалела бы ни единого пенни из своего небогатого приданого, чтобы вернуть в этот мир старую скрягу.

Мисс Хаддон осторожно покосилась в сторону Бартоломью. Гадкий лицемер с видом самой что ни на есть настоящей утраты печально покачивал головой в ответ на бесконечные повторения сочувственных речей, столь же неискренних, как и его горе.

В том, что Бартоломью не поможет ей теперь, Кэтрин не сомневалась. Во всех их детских играх юный Фолбрайт выигрывал за счет ловкости и обмана, а не потому, что другие дети были менее сообразительными. Сестрам Хаддон позволялось играть с Бартоломью, пока их мать и миссис Фолбрайт обсуждали последние сплетни и старые рецепты, но Маргарет всегда была слишком скучной, чтобы придумать что-нибудь интересное. К тому же она, как и другие ее ровесницы, была по уши влюблена в обаятельного хитреца, что делало ее бесполезной в компании проказников. Кэтрин, тогда еще слишком маленькая, чтобы пережить первую детскую влюбленность, удостоилась дружбы Бартоломью за свою смелость и умение лазать по деревьям не хуже мальчишек. Кроме того, эта мисс Хаддон рисовала лучше всех юных леди Стоунфолла, включая тех, кто уже успел найти себе жениха.

Альбом Кэтрин покрывали карикатурные изображения соседок, их мужей, детей и даже собак, обычно походивших на своих хозяев вытянутой челюстью, визгливым лаем или неутомимым стремлением совать нос в чужие дела. Мисс Хаддон показывала заветный альбом только близким друзьям, ее мать навсегда отобрала бы у нее бумагу и карандаши, если бы увидела хотя бы один из рисунков. К примеру, портрет той же миссис Фолбрайт, держащей в руках голову Медузы Горгоны. Лицо несчастной Медузы, в котором безошибочно угадывались черты супруги викария, было искажено от ужаса, змеи в волосах отпрянули назад, насколько можно, но миссис Фолбрайт с победным ликованием потрясала перед носом своей жертвы указательным пальцем, очевидно, читая той очередную нотацию о том, как надлежит выглядеть настоящей леди.

Бартоломью чуть ли не на коленях умолял Кэтрин подарить ему этот портрет, чтобы повесить в своей комнате, но мисс Хаддон держалась стойко.

– Когда я стану знаменитой художницей, подобно мисс Уотлингер, я продам тебе портрет твоей бабушки за двести или даже за пятьсот фунтов. Но не раньше! – Кэти не представляла, сколько могут стоит картины мисс Уотлингер, но тогда пятьсот фунтов казались ей баснословной суммой.

Если бы она могла получить хотя бы треть этих денег! Да даже четверть! Последние четыре года мисс Хаддон лелеяла свою заветную мечту и даже осмелилась однажды попросить у отца выдать ей часть ее приданого, чтобы эту мечту исполнить. Увы, доктор Хаддон, от которого, при его-то профессии, можно было ожидать определенной широты взглядов, и слышать не захотел о желании своей дочери.

– Уехать в Лондон, чтобы учиться живописи! Да после такого позора твоя мать не осмелится показать из дома даже кончик своего носа! У всех вас был вполне приемлемый учитель, он научил тебя держать карандаш и кисть, а дальше ты можешь развивать свое дарование, сколько тебе угодно. Хотя, признаться, язвительные шаржи на наших соседей еще не говорят о том, что ты талантлива.

Конечно, доктор Хаддон видел кое-какие страницы в альбоме дочери, Кэтрин сама иногда показывала ему свои наброски, чтобы развеселить отца после тяжелого дня. И вот ее доброта обернулась против нее самой!

Мисс Хаддон попыталась заговорить о растущей славе мисс Уотлингер, но доктор Хаддон прервал разговор, сославшись на недостаток времени. А Кэтрин-то надеялась, что он поддержит ее в неизбежном сражении с матерью! Увы, похоже, ей придется на всю жизнь остаться недоучкой, марающей бумагу как придется, когда другие женщины уже протискиваются между плотно сдвинутыми мужскими плечами, стремясь сделать карьеру на поприщах, сотни лет до того считавшихся уделом мужчин. И некоторым удавалось достичь успеха! Но среди этих женщин не будет мисс Хаддон. Ее имя не украсит собой художественные галереи, не появится в газетах, не будет вызывать восхищение и зависть у других девушек, побоявшихся бросить вызов условностям.

«Лучше бы они отпустили меня тогда, весной, – думала теперь Кэтрин с каким-то мстительным чувством, вызывавшим у нее одновременно удовлетворение и стыд. – Сейчас миссис Фолбрайт принимала бы у себя лишь нескольких приближенных, закоренелых сплетниц, а Бартоломью еще лет десять пришлось бы дожидаться своего наследства! И, конечно, отец не страдал бы от того, что у него уменьшилось количество пациентов, а матушке не нужно было заискивать перед женой викария! А бедный, бедный Чарли! И я, боже мой, я не была бы такой несчастной!»