Закрытый перелом

К тому времени Галина уже закончила институт и сама работала в лаборатории известного доктора наук, которым она восхищалась и которого она всегда ставила в пример Виктору. По ее мнению, Виктор медленно продвигался по служебной лестнице, не завязывал выгодных знакомств, не делал карьеры. Неудачу с Антоном Галина компенсировала успешной атакой на своего начальника и самоуверенно объявила Виктору, что он ей больше не нужен.

Нервное потрясение ничего не подозревавшего Виктора было настолько велико, что он слег в больницу, оттуда вышел уже фактически разведенным с Галиной.

В больнице у Виктора произошел духовный перелом. Он много думал об истинной цене человеческих слов и поступков, и пришел, не без помощи Антона, к горькому выводу, что жизнь жестока и надо уметь от нее брать, что надо твердо стоять на ногах и не быть размазней.

Тогда же Антон познакомил Виктора с Мариной, и они с легкой руки Антона образовали столь долго существующий триумвират…

Виктор рассказывал Люсе обо всем этом, и от дыхания весны под простором голубого неба с белыми кучевыми облаками казались прозрачными, невесомыми его слова о жестокости и несправедливости.

Люся поняла, что Виктор вышел из костра своих страданий мудрым, терпимым и добрым. Так ей казалось, а Виктор, действительно, искренне говорил о своей боли, о своей беззащитности, о радости, когда любишь, и о горе, когда теряешь любимого человека.

Виктор говорил правду Люсе.

Но он не говорил ей всей правды.

Ни той правды, которую он знал, ни той правды, которая существовала, но которую он не желал знать.

Расскажи он Люсе все без утайки и может быть по-иному сложилась бы их жизнь… А ведь рассказывая, Виктор сам невольно вспоминал, как это все было на самом деле…

9

… Давно утих раскаленный летним солнцем город, сонно помаргивали желтые светофоры на перекрестках, предрассветная серость кисейной дымкой стерла очертания зданий, мостовых и склонившиеся над ними погасшие фонари.

По аллее Покровского бульвара, поскрипывая мелкими крупинками битого кирпича, шел милиционер. Он возвращался домой с дежурства, даже скорее всего не с дежурства, он шел так поздно, то есть так рано, потому что задержался по служебным делам.

Он нередко проходил по этому бульвару и каждый раз недоумевал, почему разрешили какому-то умнику посадить на бульваре деревья вверх корнями. Эффект получился странный, если не сказать уродливый: деревья без вершин не поднялись выше человеческого роста, толстые ветки-корни, извиваясь, тянулись к земле и образовывали густые укрытия над скамейками, что, с точки зрения милиционера, было очень удобным местом для совершения темных дел.

Вот и сейчас, уже издалека милиционер заметил на одной из скамеек мужчину и женщину, до пояса скрытых в густой листве. Они целовались, они продолжали целоваться, когда к ним подошел милиционер. Он хотел прекратить это безобразие, но заметил, что мужчина хоть и пылок, но робок и нежен, а женщина только ласково отвечает на его поцелуи. Милиционер вздохнул, сел на скамейку напротив и, громко щелкнув крышкой портсигара, достал папиросу.

Такой мерой он хотел пресечь дальнейшее развитие событий на соседней скамейке, которое могла привести к нежелательным последствиям. В данном случае меру пресечения определял он сам.

С одной стороны, милиционер был облечен властью, с другой стороны, ограничен различными инструкциями и поэтому, оценив обстановку, действовал по своему усмотрению и в соответствии со своими представлениями о нормах морали и правилах поведения в общественном месте. Смягчающими обстоятельствами были: отсутствие тех, кому могли служить плохим примером целующиеся, и явная влюбленность этой молодой пары. Но при этом безлюдное, укромное местечко явно способствовало произведению и исполнению, с точки зрения милиционера, тех действий, которые были бы открытым нарушением установленных норм, правил и инструкций.

Милиционер тут же заметил, что рука мужчины приблизилась к опасной зоне, кашлянул и громко сказал:

— Молодые люди!

Виктор, а это был он, с большой неохотой оторвался от такого приятного занятия. Он даже не повернул голову в сторону милиционера, а любовался запрокинутым лицом Галины, которая не открывала глаз.

— Ну, в чем дело?

— Не положено, — сказал милиционер и веско добавил: — Место общественное.

— Ночь в общественном месте, — с укоризной ответил Виктор. — Идите спать. Или у вас здесь пост? И вам не спится на посту?

— Не положено, — коротко сказал милиционер, но ему не понравилась безмятежная непокорность Виктора.

— А в Париже положено, — подлил масла в огонь Виктор. — Все это условности, что положено, а что не положено, такие же условности, как ваша форма, я уж не говорю о содержании.

О том, что положено и что не положено, у милиционера имелись собственные понятия и представления. Вернее, не столько собственные, сколько твердо им усвоенные и уже не подлежащие каким-либо сомнениям и ревизиям. Тем более, что была впрямую задета честь мундира.

— Содержание у нас государственное и форма выдается как положено, по уставу.