Закрытая книга

— Потому что я его хорошо знал. Потому что при нашем знакомстве он чуть ли не сразу сообщил мне, что безумно боится темноты.

— Боится темноты? Слепой боится темноты?

— Нелепо, я понимаю. Но сэр Пол сам мне об этом сказал. Он страдал сильнейшей клаустрофобией. «Я и во Вселенной боюсь замкнутого пространства», — говорил он. Конечно, это преувеличение, очень для него типичное. Он, знаете ли, многое говорил просто для вящего эффекта. Но на самом деле, узнав его поближе, я пришел к выводу, что в этой фразе больше правды, чем кажется на первый взгляд.

— Так, так, так.

Но тогда, мистер Райдер, кое-что здесь меня удивляет.

— Что же именно?

— Если вспомнить все, что вы тут говорили, бросается в глаза одна странность: зачем ему понадобилось ставить на дверцу шкафа такую сильную пружину?

— Вам это кажется странным?

— Ну да. Странно, что человек, который, по вашим словам, страдает сильнейшей клаустрофобией, идет на такой риск; ясно же, чем это может кончиться. Именно тем, чем в результате и кончилось. То есть дверца захлопнулась, и он оказался в западне.

— Да, вы правы… Я об этом как-то не подумал.

— Он, вероятно, тоже. Поразительно, какое легкомыслие и беспечность проявляют люди там, где им грозит как раз то, чего они больше всего боятся. Кстати, на вид она совсем новая.

— О чем вы?

— Да пружина на дверце шкафа. Такое впечатление, что ее сменили совсем недавно. Слегка испачкана кровью, но видно, что новая.

— И на самом деле новая. Собственно, я ее и сменил.

— Вы?

— Я.

— По просьбе сэра Пола?

— Естественно.

— А с какой стати он решил менять пружину?

— Насколько я знаю, защелка там всегда была неисправна. Дверца как следует не закрывалась, и пару раз сэр Пол на нее натыкался. Он же не подозревал, что дверь шкафа распахнута, и, знаете ли, довольно сильно ушибался. Собственно, то же самое случилось на днях. Он ударился об нее головой. Посадил себе большущий синяк. По-моему, у него на лбу до сих пор виден кровоподтек.

— Да, мы заметили.

— Словом, он рассказал, как это все произошло, и я предложил: если, мол, хотите, я поставлю новую пружину. Так называемый доводчик. С бытовыми мелочами я справляюсь неплохо.

— И он указал именно такой тип пружины?

— Да. Это я помню точно.

— Понятно. Но зачем же тогда, по-вашему, сэр Пол, при своей-то клаустрофобии, сам залез в шкаф, да еще в такой узкий?

— Вот тут я вам, инспектор, помочь не могу. Разве только…

— Да?

— Ну, как вы сами можете убедиться, у сэра Пола было много всякой одежды. Полный шкаф. Полагаю, он был изрядным щеголем до… гм… до катастрофы. Правда, пока я у него работал, не помню, чтобы он надевал дома что-нибудь, кроме замызганного старого халата. Того самого, в котором он умер. Однако же сразу видно, что халат из дорогих. Великолепный шелк, да и все остальное тоже. Сэр Пол несколько опустился, и кто решится его за это упрекнуть? Словом, повторяю, у него была масса одежды, множество костюмов и пиджаков, все шилось на заказ. Он даже не поленился и выучил, в каком порядке они висят в шкафу. Поэтому я могу предположить, что он залез в шкаф, чтобы взять какой-нибудь пиджак или — кто знает? — галстук: он очень гордился своей коллекцией галстуков. Может быть, полез как раз за галстуком, висевшим в дальнем конце шкафа.

— Звучит убедительно. Есть только одна неувязочка: вы же говорите, что он никогда ничего не надевал, кроме старого халата. Ради чего тогда напрягаться и искать что-то особенное? Ради кого.

— Сэр Пол всегда был при галстуке. Всегда. Даже если по нескольку дней не брился, все равно непременно надевал один из своих шелковых галстуков.

— Кто-нибудь к нему наезжал?

— Нет.

— Как, никогда?

— За тот месяц, что я здесь прожил, его не навестила ни одна живая душа. Конечно, про выходные сказать наверняка не могу, но тоже сильно сомневаюсь.

— Давайте уточним. У него не было никаких контактов с внешним миром?

— Изредка звонили по телефону. Крайне редко.

— Очень странный образ жизни.

— Он его выбрал сам. Сам отрезал себя от мира, понимаете, инспектор? Ему была невыносима мысль, что старые друзья увидят его. Увидят, во что он превратился. Время от времени мы вечером ходили в деревню, так прохожие буквально столбенели и глядели на него во все глаза. Сэр Пол чувствовал это. И, несмотря на его хваленое самообладание, его это больно ранило.

— Да как он мог знать-то?

— Он требовал, чтобы я ему обо всем подробно рассказывал. После каждой такой встречи он меня забрасывал вопросами: «Ну что, таращились? Вылупили зенки? Помертвели небось? А что говорили?» Ему необходимо было знать. Необходимо было выпить свою порцию яда, всю, до последней капли.

— Бр-р-р-р, даже жуть берет.

— Если у вас такое ощущение, инспектор, представьте, каково приходилось ему.

— Верно. Тяжелая, очень тяжелая история.

Стало быть, вас тут, в старом пустом доме, было всего двое, вы и он, так?