Законы высшего общества

В окружении таких женщин, любовниц деда, вырос Лаврентий, отец Максима. Он запомнил брюнетку с длинными, чуть волнистыми черными волосами. Брюнетку с роскошной фигурой, которую ничуть не портил возраст, с высокой грудью и экзотической еврейской красотой — не местечковой, деревенской, распустившейся на назойливом южном солнце, вырастившую усы, обильные волосы на ногах и здоровенную еврейскую жопу, а с красотой изысканной, городской — черные, переломанные в середине брови, густые ресницы, влажные глаза, губы, на которых будто застыл вишневый сок, точеный нос.

Брюнетка любила сочетание черного, лазурно-синего и жемчугов — от всего этого пахло чем-то восточным, иланг-илангом, перцем и кофе.

Лаврентий помнил и актрису, блондинку с внешностью Мерилин Монро и мозгами Марии Кюри — актриса не вылезала из библиотеки, лаборатории искусства, где просвещалась денно и нощно. Только он, Лаврентий, видел ее с платиновыми волосами, убранными в хвост, в очках и в джинсах.

Помнил русалку Нину, с длинными, почти до попы, светло-коричневыми волосами и чуть косыми зелеными глазами, которая так любила зеленый цвет, что даже перекрасила спальню в квартире отца в нежную салатовую гамму.

Как это ни странно и ни печально, но русалка Нина утонула, купаясь в шторм.

В память о ней дед Макса не переделывал спальню, хоть краска пошла трещинами, облупилась. И даже Максим отчего-то соблюдал традицию. Правда, с появлением Гали в старой квартире деда, доставшейся внуку, затеяли ремонт — и Галя поначалу хотела, чтобы все было бежевым и персиковым, но спальню Максим оставил такой же, салатовой, а в гостиной поклеил темно-красные, с восточным рисунком обои.

Обоям Галя, мягко говоря, удивилась — это ведь мрачно, темно и как-то «не так»… Идеальное жилище представлялось ей помесью пятизвездочных турецких гостиниц и салона красоты «Франк Провост», в котором она стриглась с тех пор, как стала замужней дамой.

Она была уверена, что нежно-персиковые стены, бежевые драпировки на окнах, новая, а не неудобная антикварная мебель в светлой гамме, настоящий домашний кинотеатр — не только ее мечта, но и Максима.

— Об этом даже речи быть не может! — отрезал Максим, когда она затащила его в салон штор и вцепилась в нечто золотистое, с массивными кистями.

И он просто ушел из магазина. А потом еще долго мыл дома руки, чтобы смыть эту гадость.

Галя действительно старалась его понять. Привыкнуть к атмосфере двадцатых годов XIX века в его квартире — этот дух никто особенно не поддерживал, он просто там был. Привыкнуть к тому, что Максим с ужасом оглядывает попугайские наряды с перьями и считает простые шелковые платья сексуальными. Привыкнуть к тому, что он пользуется массивными серебряными приборами — даже когда никто его не видит. Что от ресторанов с оркестром у него портится настроение. Что он не считает номера вроде «о777оо97» признаком социальной значимости.

Правда, наряды с перьями и шторы с золотым орнаментом Галя втайне приобретала — и прятала в Медведкове. На всякий случай.

Глава 12

— Настя!

Настя открыла глаза и увидела Галю.

Галю в странном сарафане, приемном дитяте модной индустрии: нечто холщовое с одной, но жирной, лямкой по диагонали и здоровенной пуговицей — Карлсон чистой воды. Насмотревшись на этот ужас в магазинах, Настя все мечтала увидеть, кто же покупает такое. Вот радость — увидела наконец.

Из-под сарафана гаденького серо-бежевого цвета торчал белый блузон с рукавами-фонариками.

— Привет, — вяло поздоровалась Настя.

Она могла не напрягаться, изображая радушие, — все-таки она сидит в парикмахерском кресле, с шампунем на голове, а ловкие руки мастерицы массируют ее голову.

— Ой, а я не знала, что ты тоже сюда ходишь! — суетилась Галя, которой, наверное, очень хотелось поднять свой рейтинг у несколько обнаглевших от количества знаменитостей мастериц.

Настя назавтра назначила фотосессию для журнала — будет изображать сексапильную полуобнаженную красотку, поэтому она не пошла в VIP-зал, в котором очередь на неделю вперед, а удовольствовалась общим. И вот — сюрприз.

— Как это ты не знала? Разве об этом не писали в последнем «Гламуре»? — поинтересовалась Настя.

— Э-э… — заскрипела мозгами Галя.

— Ладно, я пошутила, — усмехнулась Настя.

— Может, сходим потом пообедать? — предложила нахальная Галя.

— Может.

Занятно. Это что, начало крепкой женской дружбы? Если так, нужно срочно звонить Римме.

В Римме было все странно. Начиная с имени. Последние Риммы вывелись в семидесятых, но ее мама не постеснялась и назвала дочку таким вот никчемным именем, мода на которое умерла, не успев появиться.

Маму это не смущало. Есть ведь люди, оставшиеся в определенном времени. Например, отчим Насти словно нырнул в восьмидесятые да так и не выплыл — бачки, широкие галстуки в крупных огурцах, слаксы, плащи-макинтош… Вещи были новые, дорогие, но прямо-таки из прошлого. А ее подруга, стилистка, словно навечно осталась в девяностых, сохранив пристрастие к неоновым цветам, ботинкам на платформе и панковским стрижкам.