Закон парных случаев

Завтра решится все – он чувствовал это каким-то необъяснимым, почти звериным чутьем. Что будет потом – его не интересовало. Грань между жизнью и смертью истончилась для него настолько, что перейти ее не составляло труда. Теперь он не боялся смерти, а ждал ее, хотя и не торопил. Настя дожидалась его столько лет, что может потерпеть и еще несколько дней или даже недель. В конце концов, что для нее дни и недели, когда она в вечности?

Вечность… У них впереди – целая вечность. Это значит, никуда не спешить, не думать ни о чем страшном: а вдруг подует ветер и разметает в разные стороны. Это то, о чем только можно мечтать: чтобы любимый человек не мог измениться, постареть, уйти. Чтобы он всегда оставался таким, каким ты его знаешь и любишь. Частью тебя. Там нет этой глупой, мелкой суеты: успеть взять от жизни больше, еще больше.

И, может, даже так лучше, но… Уйти они должны были туда позже, гораздо позже и вдвоем. Как в сказке: они жили долго и счастливо и умерли в один день. После того, как узнали все положенное им в этой жизни – то, чего никогда у них уже не будет в жизни другой.

А что у них, собственно, было, горько усмехнулся он. Всего несколько месяцев счастья. Такого острого, концентрированного счастья, что он и сейчас, через двадцать с лишним лет, помнит все, как будто это было лишь вчера. Несколько месяцев счастья – тайного, словно украденного, заранее обреченного. Он очень многое забыл – что было «до», что было «после». Как будто вся его жизнь сосредоточилась в этих коротких неделях. В любви. А потом – в мести. Они не жили вместе, изучая друг друга, как незнакомую страну. Он не узнавал себя и свою любимую в детях и внуках. Никто не вспомнит о них, не расскажет. Не поставит свечу в церкви.

Только потому, что Ольга захлопнула дверь у него перед носом. А он смалодушничал и ушел. Поверил этой гадине, которая сказала: «Настя не хочет тебя видеть. Ты ей не нужен. И вообще она сделала аборт»…

60.

После всех ночных переживаний я проснулся только в начале одиннадцатого. Вообще-то по натуре я ни сова, ни жаворонок. А может, наоборот – и то, и другое. Ложусь поздно, встаю рано. Мне вполне достаточно для отдыха пяти-шести часов сна, если, конечно, это нормальный сон, которому ничего не мешает. Но если никак не уснуть, то потом могу и до обеда не подняться.

Пока я отсыпался, Женя накормила Ваньку завтраком, оставила мне что-то под салфеткой и выяснила, к какому домоуправлению относился дом, где когда-то жила мама.

Когда я вышел на кухню, Женя мыла посуду, а Ванька сидя все в той же тараканьей щели между столом и холодильником, что-то ей рассказывал. Надо полагать, смешное, потому что она улыбалась, хотя глаза у нее были какие-то невеселые. Впрочем, и Ванька тоже слишком уж старался. Это было похоже на любительский спектакль. Или на Мартина-школьника, которому время от времени приходилось изображать жизнерадостного идиота, лишь бы избежать ненужных расспросов.

- Что-то случилось? – задал я любимый мамин вопрос, от которого у Мартина-школьника – впрочем, и у Мартина-студента тоже – неизменно сводило скулы.

- Ничего, - еще шире улыбнулась Женя. – Садись завтракать. Там бутерброды, яйца. Кофе наливай. Остыл уже, правда.

Она поставила на стол чашку, тарелку, преувеличенно аккуратно положила нож и ложку. Потом вытерла руки полосатым кухонным полотенцем и вышла, прикрыв за собой дверь.

- Что-то я не догоняю.

- А чего тут догонять? – очень тихо ответил Ванька. – Я так понял, она слышала ночью наш с тобой разговор.

- Каким образом? – удивился я.

- Похоже, здесь стены картонные, да?

- Ну и что? – взорвался я. – В конце концов, мы с ней уже…

- Потише, - поморщился Ванька.

- Мы с ней уже говорили на эту тему. Не могу я сейчас ничего решать. Пока мама в больнице. Пока этот урод за мной по пятам ходит. Пока я не выясню все.

- Собственно говоря, почему? В смысле, я не понимаю, как одно мешает другому?

Я хотел уже ответить что-то запальчивое и… запнулся.

А правда, что мне мешает? Ну, разве что кроме себя самого?

- И она тоже еще ничего не знает, - оправдывался я, то ли перед Ванькой, то ли перед самим собой. – Я ее спросил, как она смотрит, чтобы со мной в Прагу поехать, и…

- Представляю, как ты ее об этом спросил, - хмыкнул Ванька. – Наверняка так, между делом, шуточки-прибауточки.

Мне нечего было возразить, и он это понял.

- Вооот, - протянул он. – Я-то думал, надо поехать, поддержать тебя морально, помочь. А выходит, заявился для того, чтобы женить тебя, дурака, да?

- С детства мечтал жениться в двадцать лет, - огрызнулся я.

Это было глупо. Я понимал, что неправ, что веду себя, как капризный ребенок, злился из-за этого на себя, на Ваньку и даже, может быть, немного на Женю, но ничего не мог с собою поделать.