Закон фронтира

Женя грызла морковку и все думала, как бы поумнее возразить, но вдруг заметила, что говорит Дымов совсем не с ней, а с какой-то другой женщиной. Это было чертовски обидно, и она чуть не расплакалась во сне. Но подсознание чутко среагировало, и Дымов превратился в теплого и сильного Малыша, который уже ничего не говорил, а только косил на Женю большим ехидным глазом.

В нескольких кварталах к центру взревели моторы и началась стрельба. Женя на секунду проснулась, выплюнула изо рта изжеванный край одеяла и перевернулась на другой бок.

* * *

На рассвете Гош заткнул ненавистный будильник и некоторое время соображал, куда это его занесло. Посмотрел на фосфоресцирующие стрелки и в который раз подумал, что хорошо бы найти работоспособные часы, которые показывали бы полную дату, включая год. Это желание глодало его уже почти месяц, с момента знакомства с Сан Сеичем и обретения имени.

— Подъем, Регуляторы! — хрипло скомандовал он, распахивая кормовой люк тягача и выбираясь наружу. — Эй! Кто не спрятался, я не виноват!

Вместо ответа ему плеснули в лицо водичкой. Гош немедленно сунул обидчику под нос пистолет.

— Сдурел? — поинтересовался Цыган. — Проснись, отец! Свои!

— Черт побери, ничего не вижу… — пробормотал Гош, опуская руку с пистолетом и щурясь на утреннее солнце. — Извини. Условный рефлекс.

— Хорошо, что не безусловный. Давай, я тебе полью. Десять баксов.

— Момент… Сначала по доброй привычке нужно помыть траки… — Гош исчез за бортом тягача.

— Это что, танкистский фольклор?

— Не знаю, как у танкистов, а у нас говорили именно так. А нагло заснуть на боевом посту означало «люком удариться» или «сознание потерять». Это парня одного командир спалил прямо в машине, а тот ему сонным голосом заявляет: «Я, товарищ капитан, не виноват. И не спал я вовсе. Забирался в машину, тут люк расстопорился и как даст мне по башке…». Капитан со смеху чуть не помер и всем этого бойца ставил в пример — мол если врете, так хотя бы изобретательно.

— Я в армии не служил, — уверенно заявил Цыган. — Я вообще пацифист.

— Скажи лучше «папенькин сынок». Будь у меня отец посол, я бы тоже отмазался.

— Не посол. Рангом пониже. Не помню еще, кто. В отличие от некоторых. Счастливый ты, Гошка. И за что тебе столько памяти?

— В наказание, — объяснил Гош, выходя из-за тягача. — Ну-с, плесни балтийцу… А где Большой?

— Купается. Вон… Слышишь?

— В горюче-смазочных материалах?

— Да нет, там у заправки большой отстойник. Вода хорошая, дождевая. Масляных разводов нет.

— А ты купался?

— Да боязно как-то. Еще лишай какой-нибудь подхватишь, а чем лечиться?

— Не дай Бог теперь заболеть. Все, что страшнее простуды… Уф! Спасибо. Хватит.

— Пошли завтракать.

— Минуту, — Гош нацепил темные очки, чтобы так не слепило, и огляделся.

— Вспоминаешь? — завистливо спросил Цыган.

— Угу. Даже страшно. Ты держи меня, чтобы в депрессуху не ударился.

— Как держать?

— Ну, говори о чем-нибудь отвлеченном. Так, слева у нас пункт техобслуживания. Кстати, здесь же и аккумуляторная. Вот кочегарка. Понял. Грузовики стоят на консервации, там ничего интересного нет. Ох, что-то мне этот парк не нравится. Очень уж знакомо…

— Я вот думаю… — начал говорить об отвлеченном Цыган, выплескивая под ноги воду из котелка.

— Помолчи, будь другом. Не сбивай меня. Э! Что ты с водой так обращаешься?

— Так ее здесь видимо-невидимо.

— Это что, из той лоханки, где Большой плавает?

— Ну…

Гош фыркнул, но от язвительного комментария удержался.

— Вы боксы не вскрывали? — спросил он.

— Мы сюда вчера даже не заходили. Мы только у ракетчиков были.

— Ракеты отставить. Нам что-нибудь попроще нужно. Знаешь, старина, ты давай накрывай на стол, а я минут через десять подойду. Хочу осмотреться.

— Да, наверное, лучше до еды, — согласился Цыган, кивая на будку КПП. Через пыльное стекло на объездчиков таращилась мумия в погонах. — Дальше может быть еще хуже.

— Это хорошие мертвецы, — сказал Гош. — Это, дружище, не мертвецы, а спасение наше. Я когда сообразил, что армию выкосило начисто… Нехорошо так о людях, но ты даже представить не сможешь, какой беспредел учинили бы в наши дни истосковавшиеся по воле солдатики.

— Да ну… Чем они хуже нас?