Закодированный

Георгий за несколько дней привел дом в порядок, заменил все гнилое и старое, а потом покрасил и крышу, и стены краской, которую купила Татьяна – из своих денег, долларов не трогая.

– Забор у тебя какой-то… – сказал Георгий Татьяне. – Кривой.

– А чего ему прямым быть? Забор и есть забор, лишь бы стоял. Нет, если хочешь, поставь новый.

И Георгий поставил.

Ему никто не мешал: соседка Обходимова молча дивилась, а Кумилкин игнорировал, не испытывая тяги к контакту с человеком, который гробит жизнь на бессмысленное благоустройство в то время, когда надо решать коренные вопросы. К тому же Георгий его не замечал, будто не был знаком, это обижало.

Потом, походив по саду, Георгий взял тележку и отправился в карьер. Вернулся со щебенкой. В саду крошил ее до полной мелкости и усыпал ею дорожки. Сделав несколько рейсов, весь сад испетлял красивыми белыми дорожками. Костя и Толик сперва помогали, и даже с увлечением, но соскучились, умчались на пруды.

Таня, вернувшись с работы, одобрила:

– Вот спасибо! А то как дождь, ноги из грязи не вытащишь!

Георгий на этом не успокоился. Взял да и вырыл лопатой колодец, смастерил для него деревянный сруб. И поднялась вода! И оказалась замечательной, гораздо лучше городской хлорированной из колонки.

Дважды инвалид Одутловатов не утерпел, пришел посмотреть, долго стоял над колодцем и, не догадавшись сам, спросил:

– А зачем? Колонка же рядом.

– Тут вода лучше, – объяснил Георгий. – А что, у других жителей колодцев нет?

– Ни одного. Тут никто никогда их не копал.

– Почему?

На этот вопрос Обходимов не нашел ответа. Вернее, считал, что первым ответом исчерпал тему: потому и не копали, что до них никто не копал!

Георгий приладил к колодцу электромотор (нашелся в сарае запасливого отца Валеры), пустил воду ручейком в сад.

Маленький прудок выкопал – не купаться, а декоративный. Притащил камни, валуны, насадил травы. И мостик соорудил из небольших бревен. С перильцами. Беседку старую свалил, поставил новую, покрасил.

В общем, навел в саду необычайную красоту, которая Татьяну даже слегка напугала:

– Люди подумают – денег у Таньки невпроглот, устроила тут парк культуры и отдыха!

– Так ничего же не стóит! – удивился Георгий.

– А поди ты, объясни им!

5

Но и этого мало было Георгию. Дом и сад стали хороши, но окрестности были гадки: улица Садовая никогда не знала ни асфальта, ни щебня. Колдобины, непросыхающие лужи, мусор и помойные озера: жители привыкли избавляться от бытового отброса простейшим способом – кидая и выливая через забор.

Георгий не спеша начал возить на улицу щебенку. Казалось бы, дело долгое, трудное. Но – одна тележка, другая, десять, один день, другой, третий – и уже вся улица у дома Татьяны засыпана, утрамбована, хоть езди, хоть гуляй, хоть даже танцуй. Но остальное протяжение улицы стало казаться еще грязнее. Поэтому Георгий, ухлопав неделю, засыпал ее всю, благо недлинная – дюжина домов.

Не обошлось без неприятностей. Одинокая злая бобылка Гаврина смотрела, смотрела из окна, вышла на крыльцо и заорала:

– Ты чего тут копаешься у моего дома? Я тебе разрешила?

– Это общественная территория, – ответил Георгий.

– Общественная! А у общества ты спросил?

– Так всем же хорошо…

– Хорошо, не хорошо – за людей не решай, понял? И заканчивай давай тут!

– Да я уже почти закончил…

Другие, хоть на словах и одобряли (чиховцы, как и прочие люди, предпочитают казаться разумными и добрыми), но втайне тоже сердились. Во-первых, человек, в считаные дни доказавший им, что они годами и десятилетиями жили по-свински, считая обустройство улицы неподъемным делом, их этим самым обидел. Во-вторых, помои лить в ямы и ухабы было сподручно и естественно, на белой же щебенке слишком все видно, приходится тащить в другие места. Они сперва утешали себя тем, что Георгия, наверно, коммунальная власть наняла за деньги, но, когда узнали, что он все сделал даром, обиделись окончательно.

– Легко ему! – говорила раздраженно Гаврина. – Живет, тунеядец, у Татьяны на всем готовом, а когда у людей семьи, да работа, да хозяйство – будет у тебя охота огороды городить и улицы засыпать? – Она при этом переживала не за себя, а за других, потому что у самой не было ни семьи, ни работы, ни хозяйства, жила тем, что гнала самогон и держала шинок. И в данный момент терпела, между прочим, убыток: ее клиенты, грязные пьяницы, раньше были незаметны в общей грязи хоть ночью, хоть днем, а теперь, попадая в эту чистоту, они пугались, терялись, стеснялись сами себя и шли на соседнюю улицу Рукопашную, где всё было привычно – вонюче, срамно и уютно.

В результате к Татьяне и Георгию явился коммунальный работник Хамичев, унылый мужчина лет под шестьдесят, в сетчатой шляпе, когда-то белой, купленной молодым Хамичевым в городе Сочи в 1967 году, но за многие десятилетия пожелтевшей и скоробившейся, усохшей, как усохла, оставшись почти без волос, и сама голова коммунальщика.

– Люди жалуются, – сказал он, доставая из портфеля папку, но не открывая ее. – Беспокойство причиняете.

– В кои-то веки без грязи, чем они недовольны? – удивилась Татьяна.