Заклинатель драконов

Вы же не хотите сказать?..

Я никогда не была в него влюблена. Он мне правится, он мне очень нравится, но это не любовь. Я думала, что это не имеет значения. Только теперь… — И, увидев, как изменилось лицо Мэгги, Ферн встала из кресла. — Простите, я не должна была все это сваливать на вас. Я сама должна во

всем разобраться.

Но, Ферн, моя дорогая…

Можно мне взять простыни?

Собрав все необходимое белье, Ферн и Триша застилали постели, а миссис Уиклоу готовила салат на ленч для тех, кто к этому времени появится в доме. Маркус и его родственники остановились в пабе соседней деревушки, сохраняя традиционную дистанцию до Дня Свадьбы, — за что Ферн была ему несказанно благодарна. Ей достаточно было общения со своими родными, тем более что на самом деле сейчас ей хотелось только одного — остаться в одиночестве.

Чуть позже часа дня звук автомобиля на подъездной дорожке возвестил о прибытии Робина, Эбби и тетушки Эди, восьмидесятилетней старушки, казавшейся чрезвычайно хрупкой и очень любящей сладкий шерри. Робин, которому исполнилось пятьдесят девять лет, сохранил большинство своих волос и почти неуместное мальчишество манер, хотя все, что касалось его детей, вызывало в нем постоянное беспокойство, и то, что они уже были взрослыми, не имело для него ровно никакого значения. Эбби в свои сорок лет слегка располнела в бедрах, но, сохраняя милую привлекательность и легкую сумасшедшинку, была крайне непрактичной в мелочах. Однако она крепко стояла на земле, когда речь шла о серьезных делах. Они жили в браке без соблюдения всяческих формальностей, и Ферн никогда не задавала им вопросов по этому поводу. Эбби не желала нарушать статус–кво. Однако даже у самых симпатичных людей есть свои недостатки. — Эбби страстно любила домашних животных, особенно в маленьком мохнатом варианте и с чрезвычайно взвинченными нервами. Сейчас это был злой, противный пекинес, сочетающий в себе черты хомяка–невротика, африканского тушканчика и морской свинки. К сожалению, это существо оказалось в доме, и Ферн старалась даже не думать о его встрече с Лугэрри.

Было множество поцелуев в щеки, перетаскивания багажа и показа подарков. Ферн казалось, будто она все совершает на автопилоте, рот ее произносил правильные звуки, в то время как внутри была зияющая пустота, где ее неуверенность, кидаясь от «за» к «против», отдавалась гулким эхом. По настоянию Эбби Ферн показала той платье, в спешке брошенное на манекен, и пока Эбби рассматривала и восхищалась им, Ферн с внезапным холодным фатализмом поняла, что все это бессмысленно. Потому что она никогда это платье не наденет. Да, она никогда вообще его не наденет.

— Что это такое? — заинтересовалась Эбби, подняв с кровати легко плывущую по воздуху паутинку вуали.

— Мой подарок, — быстро ответила Ферн, почти выхватив вуаль из рук Эбби. — Мне его сделали… Давным–давно… давным–давно. — И затем, видя огорчение на лице Эбби, добавила: — Извини меня, если я… Она очень тоненькая. Я должна ее спрятать. Нельзя было ее тут оставлять.

В комнату ворвалась собачонка — Йода. Эбби схватила щенка на руки, чтобы он не задел платье, и стала выговаривать: как же он смог забраться по лестнице со ступеньками почти такой лее высоты, что и он сам. Ферн не смогла подавить в себе недобрую надежду, что Йода когда–нибудь оступится и, перечитав все ступени, скатится вниз.

Уилл и Гэйнор шли по холму к пустоши. Тот же свет солнца, который плясал радугой на вуали из Атлантиды, когда Ферн смотрелась в зеркало, танцевал над пейзажем, лежащим перед ними. Сзади наплывали облака. Солнечный луч, как пальчик, трогал далекие склоны, пробегал по земле с летучим сиянием апрельских цветов: зеленым и золотым цветом травы, бронзой и кровавой краснотой стебельков, разноцветьем весенних побегов и бледно–лимонным цветом первых весенних листьев на отдельно стоящих деревьях.

— Здесь весна наступает позже, чем на юге, — заметила Гэйнор.

— Подобно прекрасной женщине, прибывающей на вечеринку много позже ее начала, — ответил Уилл. — Она понимает, что, чем больше она запаздывает, тем с большим нетерпением ее ждут.