Заклинатель драконов

Гэйнор, не ожидавшая обвинения, попыталась было возразить, но Ферн уже отвернулась. Она встала на колени около розетки и выдернула штепсель, а потом снова вставила его в розетку, — и ничего не случилось.

Так, так. Мне кажется, все нормально. Включил — выключил, включил — выключил. Если вы перестали разыгрывать этот спектакль, то я пошла в ванную. Я сказала Мэгги, что мы будем к семи, пожалуйста, будьте готовы к этому времени. Не стоит ко всему добавлять еще и невоспитанность. Я была о тебе лучшего мнения, — добавила Ферн, повернувшись к Гэйнор. — Я знаю, ты не любишь Маркуса…

Я люблю его, — быстро возразила Гэйнор. — Но я любила бы его еще больше, если бы ты была влюблена в него.

— Влюблена! — с презрением воскликнула Ферн, но при этом в ее голосе прозвучало страдание. — Эти сказки — в помойку!

Она побежала вниз по лестнице, и они услышали, как хлопнула дверь ванной. Гэйнор двинулась было за ней, но Уилл вернул ее обратно.

Нет смысла, — сказал он, — если надвигаются какие–то события, она не сможет их предотвратить, даже если выйдет замуж за этого скучного

Маркуса.

Но мне все–таки непонятно, какая связь между ее замужеством и тем, что происходит, — сказала озадаченная Гэйнор, указывая на телевизор.

Я думаю, — сказал Уилл, — все это лежит в основе… ее замужества.

Ей больно, — сказала Гэйнор. — Я слышу это в ее голосе.

Она не признается, — ответил Уилл.

По дороге к дому викария все трое молчали, но тепло и радушие Динсдэйлов, аромат жареного цыпленка и обильные порции красного вина разбили выросшие между ними барьеры. Уилл снова стал очаровательно легкомысленным, Ферн, вероятно чувствуя, что нужно сгладить прежнюю резкость, рассказывая какие–то истории, при всяком удобном случае обращалась за подтверждением к подруге, а Гэйнор, великодушно забыв об обиде, отвечала по–доброму, подавив в себе все сомнения и страхи, терзающие ее сердце. Постепенно они избавились от возникшего было между ними напряжения, хотя никто ничего не забыл. Домой они возвращались в благодушном настроении, избегая в беседе острых углов, восхищались звездами, которые появились на чистом ночном небосклоне, останавливались, чтобы прислушаться к пению ночных птиц или чтобы глянуть на промелькнувшую тень, которая могла быть лисой, убегающей к реке. Для Гэйнор, для которой, как и для Ферн, городская жизнь была скорее не выбором, а необходимым условием для карьеры, в деревенской природе таилось особое волшебство. Будучи поздним ребенком в разваливающейся семье, где уже выросли еще трое братьев и сестер, она никогда не чувствовала себя частью семьи, и теперь, с Ферн и ее братом, она поняла, что такое истинная близость, которой она сама была лишена. Вино согрело ее, ночь — околдовала. Ей нужно было удержать в стороне целый сонм сомнений, чтобы сохранить эти чувства.

Быть может, увидим сову, — сказала она, когда они подходили к дому.

Думаю, это был всего лишь сон, — заметил Уилл. — Полёт на спине совы… или ты действительно видела настоящую сову?

Не уверена, — согласилась Гэйнор. — Возможно, это был просто сон.

Я ночью слышала сову где–то поблизости, — сказала Ферн и вздрогнула всем телом, как будто откуда–то потянуло холодом.

Вернувшись домой, они пожелали друг другу спокойной ночи с большей любовью, чем обычно. Ферн зашла так далеко, что даже обняла подругу, хотя никогда не придерживалась лондонской привычки целоваться при прощании. Гэйнор ушла к себе в комнату, чувствуя необъяснимую расслабленность. Раздеваясь, она смотрела на телевизор, теперь уже выключенный из сети, но все еще излучающий вкрадчивую угрозу. Казалось, в любой момент экран может замерцать и в нем оживет что–то опасное. Гэйнор попыталась сдвинуть телевизор с места, превозмогая неожиданное нежелание прикасаться к этому предмету, но он оказался очень тяжелым, неестественно тяжелым. Казалось, она никак не может ухватить его. В конце концов она сдалась, но пустой экран продолжал тревожить, поэтому она набросила на него полотенце и поверх поставила фарфоровую чашу, чтобы полотенце не упало. Уилл, должно быть, уже спал, и ей не хотелось его будить, а без его помощи передвинуть этот ящик не удавалось. Гэйнор забралась в постель и спустя некоторое время, когда нервы чуть успокоились, тоже заснула.

…Она стояла перед зеркалом лицом к лицу со своим отражением. Но отражение было совсем не таким, как утром. Оно приобрело черты напряженной, серьезной красоты, это было нечто античное, имеющее мало общего с реальной Гэйнор. «Это — не я, — подумала Гэйнор, — но такой мне хотелось бы быть». Комната в зеркальном отражении тоже изменилась. Там были книги, картины, горшок с одиноким цветком, раскрывшим свои красные лепестки, покрывало из павлиньих перьев. Мутноватое стекло зеркала смягчило яркий свет верхней лампы. «Это не моя комната, — догадалась Гэйнор.