Закат

Эф надел халат и прошел вслед за каталкой в сверкающую белизной операционную, располагавшуюся за двойными дверями в конце коридора. Монитор сердечного ритма плода, издававший мягкое «ток-ток-ток», похожее на стук метронома, действовал на него успокаивающе. Медсестра протерла выпирающий живот Келли коричнево-желтым антисептиком, а затем акушер уверенным движением, ведя скальпель слева направо, сделал горизонтальный разрез передней брюшной стенки в низу живота. Он рассек и раздвинул в стороны фасцию, затем мясистые мышцы передней стенки, потом тонкую брюшину, после чего показалась толстая, сливового цвета стенка матки. Хирург сменил скальпель на ножницы для разрезания повязок, чтобы свести к минимуму риск повреждения плода, и сделал последний разрез.

Руки в перчатках вошли в полость и извлекли на свет новехонького человечка, только Зак еще не родился. Он был, что называется, в рубашке, то есть окружен тонким, неповрежденным амниотическим мешком. Этот мешок всплыл из матки, как большой пузырь; матовая непрозрачная оболочка вокруг плода была словно нейлоновое яйцо. В этот момент Зак еще был недвижим, он по-прежнему питался от матери, получая необходимые вещества и кислород по пуповине. Акушер и сестры работали с профессиональной невозмутимостью, но и Эф, и Келли почувствовали их тревогу.

Позднее Эф узнал, что появление на свет ребенка «в рубашке» – большая редкость: меньше одного случая на тысячу родов, а если говорить о полностью доношенных детях, то пропорция уменьшается многократно – здесь речь идет уже о единицах на десятки тысяч.

Этот странный момент длился и длился: нерожденное дитя по-прежнему было связано пуповиной с измученной матерью, – дитя, произведенное на свет, но все-таки… все-таки еще не родившееся. Затем оболочка сама по себе прорвалась и сползла с головки Зака, обнажив его блестящее от влаги личико. Еще несколько мгновений замедленного времени… и ребенок закричал; только после этого его, мокренького, положили на грудь Келли.

Напряжение все еще витало в операционной, но теперь к нему примешивалась явственно ощущаемая радость. Келли ощупывала ручки и ножки Зака, пересчитывая пальчики. Она настойчиво искала признаки уродства и, не находя, испытывала нарастающий восторг.

Мальчик весил три шестьсот. Он был лыс, как комок хлебного теста, и так же бледен. Через две минуты после рождения он набрал восемь баллов по шкале Апгар, а через пять минут – все девять из десяти возможных.

Здоровый ребенок.

И тем не менее Келли вдруг почувствовала сильнейшее опустошение. Это состояние не было столь глубоким и изнурительным, как послеродовая депрессия, однако темный ужас все же вселился в нее.

Родильный марафон серьезнейшим образом подорвал ее силы, молоко не появилось, плюс ко всему не сработал ее так хорошо задуманный план, и от всего этого Келли ощутила себя полной неудачницей. В какой-то момент Келли даже сказала Эфу, что ей постоянно мерещится, будто она подвела его, отчего Эф пришел в совершенное замешательство. Келли мнилось, что изнутри ее разъедает какая-то порча. А ведь до этого они сообща справлялись с любыми трудностями и жизнь казалась легкой и беззаботной.

С того момента, как Келли полегчало (а на самом деле с того момента, как она бесповоротно решила, что ее новорожденный мальчик – будущий гений), женщина больше не отпускала Зака от себя. Какое-то время Келли была просто одержима идеей докопаться до сути рождения в рубашке. Некоторые фольклорные источники утверждали, что эта причуда природы – знамение будущих удач, даже предсказание величия. В иных легендах говорилось, что «рубашечники», как их порой называли, – ясновидцы, они никогда не тонут и ангелы награждают их особо защищенными душами. Келли стала рыться в литературе и нашла немало «рубашечников» среди вымышленных персонажей – например, таковыми были Дэвид Копперфилд и мальчик из «Сияния».[17] А еще в рубашке родились многие знаменитые исторические личности, такие как Зигмунд Фрейд, лорд Байрон и Наполеон Бонапарт. Со временем Келли научилась оставлять без внимания любые неприятные ассоциации – к примеру, в некоторых европейских странах считалось, будто дети, рожденные в рубашке, прокляты, – и противопоставлять тоскливому ощущению собственной несостоятельности яростную убежденность, что ее мальчик, ее порождение – исключительный ребенок.