Заячий ремиз

– Да, я утверждаю, что здесь и еще все в том, же самом мраке многие предбудущие лета останется. А если сие не так, то, прошу вас, покажите же мне знамения оных пришествия! А вот вы мне сего не покажете!

Я думал, что вот я очень хорошо схитрил; а он тихо показал мне перстом на свой орден и говорит:

– Иного знамения не дастся вам! Но я ж его еще был хитрейший, ибо враз же взял перекрестился и поцоловал его крест и говорю:

– А сему вот мое уважение и вера!

И вот тогда он, самолюбием и молодостию опьяненный, не проник того, что я его испытую, а начал рассказывать, что потрясователей не сряду увидишь.

– А як же? – говорю, – скажите мне, пожалуйста, ибо я человек прелюбопытнейший и все люблю знать. Он же отвечает:

– Появлению их предшествует молва!

– Позвольте! – я говорю, – какая молва; и что именно ею выражается?

– Выражается желательное намерение критиковать действия и судить об оных соотношениях.

– Ну-с! А за сим?

– А за сим наступит все вредное, и тогда уже приходят те, враги рода человеческого и потрясователи основ, – мужеский пол в шляпах земли греческой, а женская плоть – стрижены и в темных окулярах, як лягушки.

– Да все же, – говорю, – помилуйте, что же таким людям у нас тут делать? У нас же вблизи никаких образованных особ нет и нечего потрясовать!

А Назария уже очень хотел меня просвещать и говорит:

– Не уповайте так, ибо они проникают повсюду с целию внушать недоверие к счастию и недовольство семейною жизнью, а похваляют бессребренность и безбрачие, а потом вдруг уменьчтожат величину всех тех, на ком покоятся государственные основы, и то все с тем, что после сами воссядут и будут погублять души.

– Да, вот то-то, – говорю, – у нас ведь и нет тех, що представляют собою основы!

– А вы и я! – говорит мне со строгостию отец Назария, – разве мы не основы?

– Ну где ж таки! Хиба такие бывают основы!

– А отчего же? – Я основа веры, а вы… основа гражданского порядка.

– Ну, позвольте, – говорю, – что вы основа веры, это я готов согласиться, но я самая последняя спица и действую только во исполнение предписания.

Но Назария, – вообразите, – вдруг обнаружил огромный талант и так, шельма, пошел мне на перстах загибать, что, ей-богу, я и сам почел себя за основательную основу и стал бояться за сохранение своей жизни. И как иначе! Прежде, бывало, живешь, и ешь и пьешь, и в баньке попаришься, и за конокрадом скачешь, так, что аж земля дрожит, а потом маешь его хорошенько по «Чину явления истины» и ни о какой для себя опасности не думаешь; а тут вдруг на все мои мысли пал як бы туман страха и сомнения. И первое, на что я устремился, – это щобы купить себе многоствольный револьвер, и держать его во всякое время возле себя с зарядами, и в ночи класть его под подушку и палить из него при «первом чьем-нибудь появлении.

Жид привез мне из города потребный револьвер, под названием «барбос»[49], на шесть стволов, и я все стволы, как должно, насыпал порохом и забил пулями, но только не наложил пистоны, потому что от них может выстрелить. Но позвольте же, хорошо, что это так только и случилось, а мог выйти ужас, потому что в той же нощи мне привиделся сон, что потрясователи спрятались у меня под постелью и колеблют мою кроватку, и я, испугавшись, вскочил и несколько раз спустил свой револьвер-барбос, и стал призывать к себе Христю и, кажется, мог бы ее убить, потому что у нее уже кожа сделалась какая-то худая и так и шуршала, як бы она неправда была козлиха, желающая идти с козлом за лыками.

Но вы обратите внимание на сказанный сон мой, ибо есть сны значения ничтожного, происходящие от наполнения желудка, а есть и не ничтожные, которые от ангелов. Вот эти удивительны!

XVIII