Заячьи побасенки

То есть вам. У ежей знаете какое острое зрение? Не каждый заяц таким может похвастаться. И не падают никогда ежи, сложив живописно колючки, из поднебесья на поблёскивающие в темноте июньской ночи одинокие лысины заблудившихся путников. Враки это и гнусный поклёп! А летают ежи, если хотите, тихохонько-тихохонько… Бывало, плывут в облаках и курлычут жалостно – аж за сердце, стервецы, хватают. Всех, кто попадётся…

– Э-э! – вскинут головы те, кто попался. – Ежи на юг потянулись. Пора и нам готовиться к зиме…

Дороги

Не шаркайте, зайцы, пятками! Не протирайте в траве дырки! А то ведь стоит только зайцу шаркнуть ногой, как целые толпы любопытных сбегаются посмотреть: чего там такого заяц в траве нашёл? И вот от этого шарканья берутся наши дороги. Заяц шаркнет пяткой, а любопытствующие личности вытопчут окрестности.

Иногда в сердцах спросишь, бывало, зайца:

– Ну что же ты, зараза такая, заяц, шаркаешь? Зачем?

– А вот, – отвечает тебе заяц, – шаркается как-то. Звук, что ли, мелодический…

Берёзы

Берёзы… От их снежной коры и в июле веет апрелем. Соберёшься уходить, уже уходишь, но вдруг остановит тебя что-то.

Ты оглянешься – берёзы. Словно сосульки остались с января. Словно их нечаянно весеннее солнышко забыло растопить. И вот они сочатся, тают на июльской жаре и стекают, капля за каплей, в небо. И там, в небе, всё синее-рассинее от этих капель…

Тогда я возвращаюсь в березняк. Беру первого попавшегося зазевавшегося зайца. Прислоняю его к прохладному берёзовому стволу. Прошу так постоять. Отхожу в сторону. Оглядываюсь. Теперь всё – я захочу сюда вернуться.

Последнее…

Описывая отечественную природу, я как-то упустил из виду важнейший метеорологический феномен, о котором часто спрашивают туристы. Дескать, что это за треск раздаётся у нас в лесу в сорокаградусный мороз? И действительно, откуда приезжему человеку знать, что это трещат челюсти зевающих червячков.

А всё как происходит… Очень просто. Обычно червячки и всякие разные гусенички спят в заблаговременно выкуськанных дырочках под корой деревьев, и ни за какие коврижки вам их не вытолкать в январе месяце на мороз. Вытолкать нельзя, но гусеничка сама выползает – посмотреть на погоду. Посмотрит, и от этого бесконечного снега такая тоска в её душе образуется, что гусеничка тут же начинает зевать – аж челюсти хрустят! И вот на этот треск слетаются птицы, потому что зимой пищи мало. Но червячки так заразительно зевают, что синица – на что уж птица сдержанная, – бывало, только приноровится слопать зевающую гусеничку – и тоже глаза вдруг выкатит, лапы растопырит, вытаращится вся, как всё равно филин какой, и судорожно, без всякого удовольствия зевнёт. А гусеничка, пользуясь моментом, нырнёт обратно в свой домик и, уже засыпая, ворчит, ругается… Ворчит о том, что зима. Что позёмка заплетает в косы седые пряди. О том, что пусто, что голо… Ворчит о том, что зима не кончается, хотя доподлинно известно, что у всего есть конец.

И у моего рассказа тоже есть конец. И он здесь. Всё! Точка.