Загул

Впрочем, за светским общением тараканы не забывают и о главном – зачем они, собственно, собрались. Все постепенно скапливаются в ведре, где предаются энергичной трапезе. Здесь им не до приличий – тараканы пихаются лапками и загораживают съедобные кусочки своими телами, пульсирующими от непрерывных глотков. Но рано или поздно они все же чувствуют насыщение; довольные отяжелевшие тараканы не спускаются, а, перевалившись через край ведра, попросту шлепаются на пол. Каждого из них теперь ждет своя послеобеденная программа. Кто-то из них собирается заняться любовью, а кому-то уже пора отложить яйца. Некоторые, может быть бессемейные, отправляются странствовать по квартире. Из путешествующих многие посещают Марыськину комнату, но там вместо Марыськи и Шерстяного они находят в кровати незнакомого человека. Любознательные тараканы усами ощупывают его лицо, цепляясь за волосы, карабкаются человеку на голову и, не учтя своей толщины, пытаются влезть ему в ухо. Человек шевелится, почесывается… и вдруг с криком ужаса вскакивает. Он отряхивается так, будто одежда на нем горит, и остервенело топчет падающих с него тварей. Пол в комнате уже кишит щевелящимися, не желающими издыхать шестиногими, а на подмогу им сползаются новые, совсем уже гигантских размеров. Ситуация становится отчаянной… но у человека есть последнее спасительное средство. Он просыпается.

– Ну ты и орал, Гарик! – слышится голос Шерстяного.

Нефедов рывком садится в кровати и со страхом осматривает постель.

– Тараканы… – растерянно бормочет он.

– Ага, – раздается шершавый Марыськин голосок. – У нас тут у всех тараканы.

Девушка, стоя у зеркала, собирает на голове хвост, отчего ее лицо сделалось похожим на китайское. В настоящий момент Марыська одета в одну только мужскую рубашку, заменяющую, очевидно, халат. Рубашка смело обнажает ее ноги – нестройные и коротковатые. Правда, и вся Марыська как-то нехороша с утра.

Зато Шерстяной словно и не ночевал в коробках. Он распространяет по комнате запах одеколона и выглядит неестественно бодрым.

– Опохмелился, пока мы спали, – доносит Нефедову Марыська. – Все выпил, что в доме было.

– Кто первым встал, того и тапки, – нахально замечает ее сожитель.

Впрочем, все не так страшно; Шерсть показывает Нефедову нетронутые шесть червонцев, полученные вчера от матери. Стало быть, жизнь продолжается. Четверть часа, не больше, уходит на умывание, сборы и проработку Марыськиных черт лица. И вот уже вся троица не в лучшем физическом самочувствии, но полная надежд покидает общежитие филармонии.

Лязгающий лифт опускает друзей на московскую землю; дворы выводят на проспект; троллейбус доставляет к станции метро; подземка стискивает, закручивает, заметает в трубу тоннеля… В вагоне стоячие пассажиры покачиваются, словно повешенные на общей перекладине. Никто из них даже понятия не имеет, что здесь едет Нефедов, который не далее как вчера стал отцом. Да он и сам не вполне отдает себе в этом отчет. Мысли Игоря пролетают сквозь голову, как фонари в заоконной грохочущей черноте метро.

Поездка оканчивается на многолюдной, очень оживленной площади. Воздух тут плотен и густ – даже тому, кто побывал в метро, он залепляет носы и уши. Машины и пешеходы снуют здесь в самых разных направлениях, но отнюдь не бесцельно. У маленькой экспедиции, возглавляемой Шерстяным, цель тоже имеется, и она расположена на противоположном берегу площади. Сквозь уличное мельтешение товарищам видна уже группа людей, выстроившихся друг другу в затылок. Группа не движется – значит, это очередь; состоит она из одних мужчин – стало быть, очередь в пивняк.

Вереница небритых мужчин, пахнущих бедой, тянется вдоль цоколя дома и спускается по лестнице туда, где ниже нулевой отметки устроено как бы крыльцо наоборот. Но Шерсть не собирается встраиваться бедолагам в хвост. Он ведет свою команду вниз, ко входу, где держит оборону могучий служитель. С карманом охранника Шерстяной проделывает ловкую и почти незаметную операцию, обратную той, что совершают трамвайные щипачи. Служитель как будто не реагирует, но в обороне его образуется небольшая брешь, в которую мигом просачивается вся троица. Законопослушные, а по большей части просто малоимущие пьяницы разражаются им вдогонку матерной, но вполне справедливой бранью.

Неожиданно для Нефедова подвал оказывается весьма обширным и – ожидаемо – темным, продымленным и многолюдным. В заведении одновременно пахнет потом, воблой, табачным перегаром и засохшим пивом. Сизый воздух дрожит от крика, который тут служит единственным способом общения. Орут посетители и официанты, снующие между столами в белых замызганных курточках. Здесь даже стены орут – зевами развешанных повсюду музыкальных колонок.

Очутившись в зале, друзья топчутся и оглядываются в поисках свободных мест. Но быстрей они сами попадают на глазок кому следует. Резвой, хоть и не вполне твердой походкой к ним подбегает один из официантов.

– Ну и что вы стоите, аки три тополя? – приветствует он их с халдейской развязностью. – Сюда прошу, молодые люди!