Заговор генералов

Дима еще немного постоял среди них, послушал разговоры, понял, что никто ничего толком так и не запомнил, а все происшедшее охотно валят на чечню. Да на кого еще в такое насыщенное политикой время!…

Но дома его ждало разочарование. И более того. Опытным глазом он сразу отметил ряд несуразностей. Например, расположение мебели и белья, разбросанного на широкой тахте, где прошла сегодняшняя бурная ночь, указывало на то, что уход, если не бегство Зинки происходил в большой спешке. На кухонном столе лежала наспех нацарапанная шариковой авторучкой записка: «Дима, я словила кайф, увидимся – поговорим. Зина». Причем написана была на обороте той, что он ей оставил. И тон ее словно повторял его, но звучал издевательски. И почерк – корявый какой-то, обычно у медсестер почерк бывает нормальный, разборчивый, им же много записывать приходится. Да и слова такие она не говорила – «словила кайф». После такого не пришлось бы в доме ревизию наводить: все ли на месте. Нет, не должна, она ведь знает, в чьей квартире ночевала, а с ментами шутки плохи. Однако все-таки наглая она девка, хоть бы какой порядок после себя навела. Терпеть не мог свинарника Воробьев.

Он собрал постельное белье и отнес его в ванную, сунул в ящик, чтобы при случае отдать в прачечную. Потом взял веник – подмести с ковра у тахты крошки от печенья, которым ночью закусывала вино Зинаида. Шуранул под тахтой и, к своему полнейшему недоумению, выудил колготки. Сперва даже и не понял сути своей находки. Стал тупо рассматривать, потом сообразил, что держит в руках и вздрогнул: это как же, значит, она без них убежала? В такую погоду? Колготки были совершенно целыми, такими не разбрасываются. Особенно медсестры: доход не тот. Но о чем это говорит?

Воробьев поднялся с колен и еще раз осторожно обошел квартиру, внимательно разглядывая пол, стены. Никаких явных следов, указывающих на вторжение посторонних в его квартиру, не заметил. Но ведь это на его взгляд, а он – не криминалист. И вдруг странное подозрение закралось в голову. А с чего это вдруг Павел Антонович стал интересоваться, хороша ли девка да как она умеет? Новая мысль заставила его на таинственный побег Зинаиды взглянуть по-иному и осмотреть квартиру уже с этой точки зрения. И нашел.

Когда, взяв настольную лампу, он опустился на четвереньки в прихожей и стал изучать пол, подсвечивая сбоку, то без труда обнаружил два рубчатых следа большого размера, так, примерно, на сорок три – сорок четыре. Подобной обуви у Воробьева не могло быть, а из посторонних, за исключением женщин, в его доме давно уже никого не было. Женщинам же подобные следы принадлежать не могли. Каков же вывод? Самый примитивный – здесь кто-то был. Но кто? А может, какой-нибудь Зинкин хахаль наведался, пока его не было? Она вполне могла дождаться его ухода и позвонить: беги, мол, из той же клиники, пока хозяина нет, потрахаемся, а? Нет, она спала крепко, не притворялась. Ну а вдруг это тонко разыгранная комбинация? Санитар же звонил сюда! И он про них все знает, предупрежденный Зинкой! А ну как это он тут и был? Ножища-то здоровая… Нет, тогда Василий должен был бы показать чудеса ловкости: предъявлять для опознания труп, лакать водяру и драть медсестру одновременно, а так не бывает. Но кто же, кто?!

Про то, что она могла без колготок рвануть домой, он уже не думал. Хотя, с другой стороны, в похмельном состоянии можно и не такое учудить. Она могла, между прочим, не найдя колготок, уйти обратно в свою больницу. Ну да, там же у них процедурная, оборудованная лежаками, где дежурные врачи развлекаются с медсестричками. Есть же телефон, проверить в любом случае можно. Но это все уже вторичное: ноги-то чьи в прихожей?

На всякий случай позвонил в отделение, и там ему сказали, что Колобовская, такая фамилия была, оказывается, у Зины, как ушла после дежурства, так больше не возвращалась. Домашний адрес ее дать отказались. Где-то в Софрине, а где, один Бог знает. В кадры надо звонить. Но туда обращаться Воробьеву пока не было никакого резона. Достаточно того, что этот алкаш-санитар знает про него. И ничего хорошего тут нет.

Между тем совсем стемнело. Воробьев не знал, что предпринять. То есть твердо-то в настоящий момент он знал только одно: завтра с утра заступать на дежурство. Командир, конечно, хороший человек, но и он уже, случается, недовольно поглядывает: мол, не слишком ли большую волю дал капитану? Поэтому тут прокола быть не должно. Значит, на все про все остается ночь. В кадры, конечно, не пробраться, поздно уже, а вот санитар может что-нибудь знать, если еще вяжет лыко.

Воробьев решил временно прекратить домашнее расследование, оделся, достал из серванта бутылку водки и отправился в больницу.

Уже на подходе к приземистому зданию морга услышал громкие, возбужденные голоса. Стараясь не выказывать интереса к происходящему, этакой фланирующей походкой Воробьев прошел мимо, постоял и вернулся так, чтобы слушать из-за угла дома. Причину шума понял сразу, как и определил круг действующих лиц.